Анатолий разумов возвращенные имена. Анатолий Разумов. Народная правда. Беседу вела Алина Бериашвили. А как город относится к вашей идее возведения церкви

Анатолий Разумов

Народная правда

Беседу вела Алина Бериашвили

(Подготовлено на основе материала:
Разумов А. Предание об ужасе // Новгородские ведомости. 2013. 27 ноября.
URL: http://novved.ru/kultura/26970-predanie-ob-uzhase.html)

Цифры в «Архипелаге ГУЛАГ» завышены, но как цельная картина он верен, считает коллега Александра Солженицына по работе над книгой

Анатолий РАЗУМОВ, старший научный сотрудник Российской Национальной библиотеки, руководитель Центра «Возвращённые имена», при РНБ, побывал в Великом Новгороде в рамках презентации 13-го тома Книги Памяти.

Историк и археолог, он уже многие годы занимается поиском сведений о погибших и пропавших без вести во время репрессий и войн. Кроме того, именно он был редактором именного указателя к «Архипелагу ГУЛАГ». В преддверии 95‑летия Александра Солженицына (род. 11 декабря 1918 года) Анатолий Яковлевич рассказал «НВ» о своей с ним работе:

Солженицына как писателя открыл в юности, когда мне дали почитать на ночь два рассказа, опубликованных в «Новом мире», но на тот момент уже изъятых из библиотек: «Матрёнин двор» и «Один день Ивана Денисовича», - вспомнил он былое. - Меня в те годы преследовало неприятное чувство, будто в русской литературе после шедевров XIX-XX веков образовался страшный разрыв. Часть выходившей тогда советской литературы я просто пропускал, а русская зарубежная была малодоступна. Это с одной стороны. А с другой, было чувство, будто рядом с нами существует большой прекрасный пейзаж, но нет возможности его разглядеть, он тут и там перегорожен заборами. После рассказов Солженицына будто упали заборы, и открылся полный русский пейзаж: литературная традиция жива.

- Но познакомились вы с Александром Исаевичем, судя по вашему возрасту, позже?

Гораздо позже. Первая встреча - это 1996 год. Тогда он приезжал в Санкт-Петербург с Наталией Дмитриевной, выступал в Российской национальной библиотеке, и я помогал этой поездке состояться. Потом были нечастые разговоры по телефону, А.И. дарил новые книги. Но главное для меня было впереди. Шло время после возвращения Солженицына в Россию, был издан на родине «Архипелаг ГУЛАГ», но не были названы, как обещалось в первом издании, имена помощников Солженицына - свидетелей лагерных ужасов. А ведь «Архипелаг Гулаг» воспринимался как книга, в которой можно найти информацию о погибших и пропавших без вести во время репрессий. Естественной оказалась идея составить именной указатель к книге. Энтузиасты, а прежде всего - библиограф Надежда Григорьевна Левицкая, создали указатель. Александр Исаевич и Наталия Дмитриевна предложили мне редактировать и подготовить его для включения в книгу.

- Как долго продолжалась эта работа?

Предложение поступило в 2005 году, для меня это огромные были и честь, и задача. Решился сразу, но потом долго искал форму подачи справок и работал. Когда подготовил первые две буквы, отвёз на оценку Александру Исаевичу. Он принял форму указателя, ответил на вопросы, сказал: «Завершайте, и опубликуем». В 2007 году впервые «Архипелаг» вышел с именным указателем. Очень важная веха в моей судьбе, ведь я занимаюсь Книгами Памяти о репрессированных, а «Архипелаг ГУЛАГ» - можно сказать, матерь подобных книг.

- То есть в этом указателе имена всех, с кем Солженицына свела судьба в ГУЛАГе?

Информация обо всех, кто упоминается в книге - заключенные, палачи и люди, которые не входили в эти категории, - о каждом понемногу. Я - не мемуарист, конечно, но скажу, что работать с таким автором, как Солженицын, - великое наслаждение. Его острый ум, ирония, мгновенная реакция на какие-то предложения запомнились навсегда.

- «Архипелаг ГУЛАГ» - это эпос. Подзаголовок дал сам автор - «Опыт художественного исследования». Я беседовал на эту тему с Александром Исаевичем, да и сам думал много, потому что, когда готовил именной указатель, неизбежно сталкивался с неточностями. Но моя позиция состояла в том, что «Архипелаг ГУЛАГ» - литературный памятник, он уже сложился, к читателям пришёл именно в таком виде. Можно исправить некоторые явные неточности, однако целостность текста необходимо сохранить. Солженицын в ответ рассказывал, в каких условиях шла работа над книгой, как книга перепрятывалась с места на место, как вносились правки. Источников открытых, минимум - архивных, данных нет, есть официальные советские книги, есть воспоминания свои и других свидетелей. Солженицына не смутил и ряд отличий именного указатели от того, что есть в книге: «Указатель - это указатель, он сделан гораздо позже и может уточнять текст».

«Архипелаг ГУЛАГ» - это предание об ужасе. Да, цифры в нём завышены, как всегда бывает в эпосе, предании, однако одновременно это и верно. Очень близко к понятию «народная правда». Вот Солженицын говорит, что все население ГУЛАГа было размером со среднее европейское государство. И, конечно, кто-то радостно начнёт сегодня спорить, что это неправда, что не пять, не три миллиона человек сидели, а один, что если мы посмотрим, сколько на 1 января такого-то года было заключенных в ГУЛАГе, то ни о каком сравнении с Грецией или Швецией не может быть речи... А если рассмотреть все виды неволи в такой-то год?! «Архипелаг ГУЛАГ» - нарицательное понятие для жуткой неволи, это ведь не только концлагерь. Тогда, возможно, и Греции будет мало... Несмотря на непопадание в точку в ряде оценок цифровых (а где точка? Нам неизвестны точные потери населения ни в войнах, ни в репрессиях), «Архипелаг» оказался как художественное осмысление, как цельная картина верен. Так же верен, как то, что репрессированы миллионы. И это самое главное...

Что касается новейшей литературы о репрессиях, А.И. не только прекрасно знал о ней, но и принимал участие в её издании. Сам составил сборник воспоминаний «Поживши в ГУЛАГе» (2001), написал предисловие к семитомному собранию документов «История сталинского Гулага» (2004).

Имя Солженицына сегодня воспринимается нами прежде всего в связи с «Архипелагом», оцениваются также в основном его взаимоотношения с советской властью. Но, если вспомнить его знаменитое выступление в Госдуме, начинает казаться, что образ Солженицына и в наше время упрощается.

На мой взгляд, самое главное, что Солженицын сейчас востребован, а уж чему в его творчестве отдать приоритет, каждый решает сам. Однажды меня пригласили в районную библиотеку на Васильевском острове на годовщину издания «Архипелага», Там, как и всегда на юбилеях, на витринах были выставлены книги Солженицына. И библиотекари просили меня не обращать внимания на то, что книг так мало - все остальные разобраны. Это было довольно давно, но тем и интереснее. Или вот случай: как-то выступала редактор издательства «Время», выпускающего собрание сочинений Солженицына. И сказала, что в трудное для книгоиздания время они во многом удержались именно благодаря спросу на книги Солженицына.

Кто-то к Солженицыну упорно предъявляет претензию, что, мол, ничего из его слов не вошло в общий обиход. А «Как нам обустроить Россию»? Как он произнёс, так все и говорят. Именно он дал определение «олигархический» механизму, который начал складываться в политике. Тогда и определение казалось странным, однако это - по-прежнему часть нашего существования.

Пять лет, как ушёл Солженицын, 95 лет - со дня рождения, 40 лет, как впервые издан «Архипелаг ГУЛАГ». Все события незабываемы.

Фото из архива «НВ»

Радио Свобода продолжает серию очерков о россиянах, которые делают жизнь своих соотечественников хотя бы немного лучше. Петербургский историк, главный библиотекарь Российской Национальной библиотеки Анатолий Разумов много лет подряд составляет и издает многотомную Книгу памяти "Ленинградский мартиролог, 1937–1938" – книгу о репрессиях, о людях, расстрелянных в Ленинграде и Ленинградской области.

Свою работу Анатолий Разумов называет ежедневным прохождением через стены – так часто приходится сталкиваться с нежеланием чиновников раскрывать или публиковать архивные данные. После многих лет работы Алексей Разумов не верит в то, что в репрессиях виноваты доносчики. Он нашел множество доказательств того, как карательные органы фальсифицировали показания свидетелей, извращали их слова, искусственно придавая им характер доносов.

Наверняка, на рабочем месте главного библиотекаря Российской Национальной библиотеки, а лучше по-старому – Публички, имеются библиографические справочники, но в глаза бросаются не они. Зайдя в кабинет Анатолия Разумова, прежде всего, замечаешь "Архипелаг ГУЛАГ" в разных изданиях, справочник "Лубянка" и синие тома "Ленинградского мартиролога". Их уже тринадцать, а работа над первым стартовала еще в начале 1990-х годов.

От ужасов нацизма к ужасам ГУЛАГа

Отец Анатолия Разумова был военным инженером, мать – учительницей русского языка, оба из белорусских крестьян, тянувшихся к образованию: первое поколение интеллигенции, активной, читающей, перевозившей с собой с места на место чемоданы книг. Естественно предположить в биографии составителя "Ленинградского мартиролога" память о репрессиях, коснувшихся семьи. Да, они коснулись: 19-летний мамин брат, выйдя из пустого сельмага, пошутил – мол, неужели вот это советская власть называет магазином – и загремел на несколько лет в лагеря. Но в семье об этом эпизоде не говорили, молчали, как в сотнях тысяч других советских семей.

Военное начальство несколько раз порывалось послать Разумова-старшего служить за границу, но тот до последнего держался за родные березки. Но в середине 1960-х ему перестали идти навстречу и отправили в ГДР.

– Мы отправлялись с ужасом, – вспоминает Анатолий Разумов, – ведь мама с семьей в войну несколько раз стояла у немцев под расстрелом, дед был лесником, и их подозревали в связи с партизанами. Прошло 20 лет после войны, и вот мы едем к немцам – как это? Мы с братом взяли родной землицы в мешочки, камешки какие-то. А приехали и очень сдружились с несколькими немецкими семьями, это была принято – общаться домами. Идеологический гнет у них был не так силен, мелкое предпринимательство приветствовалось, у моего учителя музыки был свой маленький магазин музыкальных инструментов. Мы с ним вообще много и задушевно говорили, он очень любил русскую культуру, и хотя сам он воевал, повторял, что с этой земли война больше никогда не начнется.

И мать, и отец прекрасно помнили, что такого страшного голода, как после войны, не было и до войны, и новая волна репрессий пошла ― опять всех гребли без разбора

А еще здравый крестьянский смысл родителей Анатолия Разумова не позволил им не заметить, как разоренная репарациями страна относится к своим гражданам, насколько больше здесь делается для элементарного человеческого быта. Смотрели, в каких домах живут немцы, как они одеваются, что едят и делали свои выводы. Такие же выводы делали и дети. А когда через пять лет пришел срок возвращаться домой, обратно в Советский Союз приехала уже другая семья, а дети часто видели во сне Германию, которую они считали второй родиной.

И еще одну важную вещь вспоминает Анатолий Разумов: если в начальной белорусской школе его вместе с классом возили по местам партизанской славы, то в Германии он вместе с одноклассниками ездил в Освенцим и Дахау – по местам национальной трагедии и позора.

– При дружбе с немцами мы прикоснулись, пощупали руками память о том ужасе. Я думаю, что это сильно повлияло на мои размышления о прошлом своей страны – а сколько же всего было у нас! От этого никуда не денешься, можно любить свою страну, но и мать, и отец прекрасно помнили, что такого страшного голода, как после войны, не было и до войны, и новая волна репрессий пошла – опять всех гребли без разбора. Вот семейная история: у моей тети был жених, любимый парень, его отца посадили и, кажется, расстреляли, и его тоже посалили, как тогда думали, навсегда. А он просил ее ждать. Она не дождалась, вышла замуж. Но это были последние сталинские годы, главный злодей помер, и его выпустили, он приехал из лагерей просто посмотреть на нее. И она боялась к нему выйти. В последние годы, уже перед уходом из жизни, она маме сказала: знаешь, нет такой минуты в жизни, чтобы я о нем не помнила, просто нет. Вот! Как говорила Анна Ахматова Лидии Чуковской, одних расстреляли, другие сгинули в лагерях, а остальные – это были такие драмы, Шекспир бледнеет в сравнении с тем, что пережили все люди, весь народ.

По словам Анатолия Разумова, его сознание в подростковом возрасте вобрало реальную память об ужасах нацизма и возникшие в связи с этим вопросы о советских концлагерях. Вторым важным фактором было внимание к духовным чувствованиям и переживаниям бабушек. "Я никогда не пойму, как человек может быть насильственно изъят из жизни. Причем у большинства из этих людей нет могил – это ненормально!"

Так постепенно созревало решение – найти, разыскать, вернуть в "книгу жизни" страны имена, стертые из нее за годы террора. Оживить память, вывести ее из летаргического сна.

Волны новых имен

Анатолий Разумов окончил исторический факультет Ленинградского университета имени Жданова. Заниматься там историей репрессий, естественно, было невозможно. Время для этого пришло только с перестройкой, точнее, во вторую оттепель. Анатолий Разумов ведет отсчет с конца 1980-х годов, когда появились первые газетные публикации списков репрессированных. Тогда он работал в "Лениздате" составителем сборника "Страницы истории".

– Когда появились эти списки, я занялся только этим, не задумываясь ни о чем другом. Тогда и задумал эту книгу, "Ленинградский мартиролог" в ее нынешнем виде. У меня сохранилась старая картотека: я разрезал эти списки, раскладывал их и рассылал по другим городам. Потому что ведь они были доступны только тем, кто читает питерские газеты, а если эти люди родились в Вологде, в Мурманске, в Минске, в Киеве, в Таллине? Вдруг у них там есть родственники, земляки? И я стал делать выборки имен людей, расстрелянных в Ленинграде, и рассылать в газеты этих городов. Пошли первые отклики – письма, фотографии, рассказы. Мне важно было, чтобы в книге памяти была не просто казенная строчка: родился, жил, работал, арестован, расстрелян – важно было, что за этим стоит, и хранится ли память.

Библиотека стала исследовать биографии сотрудников, в том числе репрессированных, и оказалось, что у нас их больше, чем пострадавших на войне

Поначалу Анатолий Разумов предполагал включить часть мартиролога в сборник "Страницы истории", а когда это не удалось, стал собирать материалы для отдельной книги. Она должна была состоять из трех разделов: казенных списков, свободной части, где свидетели рассказывают о том, что они видели и дают свою оценку событиям, и изобразительного ряда – фотографий и документов. С третьим разделом было сложнее, но в 1991 году, когда стало возможно попасть в архивы, Разумов своими глазами увидел первые два дела. А потом ему удалось доказать, что заниматься этим может Публичная библиотека.

– Во вторую оттепель, в отличие от первой, волнами пошли новые имена, казалось, что безлюдное пространство с исчезнувшим слоем людей стало наполняться памятью о них. Ведь жанр книг памяти о войне тоже возник только тогда! Только через 40 лет после войны стало возможно публиковать имена павших и пропавших без вести на войне. И через три-четыре года после этого возник жанр книг о пропавших во время политических репрессий. И я занялся этим. Библиотека стала исследовать биографии сотрудников, в том числе репрессированных, и оказалось, что у нас их больше, чем пострадавших на войне. Расстрелянных библиотекарей – около двадцати, на войне погибло меньше. И так было не только у нас.

В 1993 году вокруг "Ленинградского мартиролога" сформировались общественный совет и редколлегия, тогда было много энтузиастов – по словам Анатолия Яковлевича, сегодня их гораздо меньше. Но и тогда идти приходилось, в основном, против течения, потому что очень многие не хотели принимать страшную правду о своей истории. При этом Разумов до сих пор благодарен некоторым сотрудникам архива КГБ, которые даже состояли в общественном совете "Мартиролога" и сделали все, чтобы дать составителю возможность знакомиться с источниками.

– Я с самого начала сказал, что берусь быть редактором-составителем, только если мне дадут возможность сделать расширенную справку о расстрелянных: какой орган приговорил, когда, дата и адрес расстрела. И самое главное, я должен был иметь доступ к документам для проверки этих данных. И обещание было сдержано. С другой стороны, я бывал в компаниях с людьми, у которых были расстреляны отцы, а они поднимали рюмку за Сталина. Люди не хотят принимать правду по разным причинам: и из-за страха, и из-за неспособности соображать.

Перед началом войны население страны было парализовано

Анатолий Разумов любит вспоминать о своем разговоре с президентом Италии Альдо Моро. Он рассказывал ему о своих изысканиях, о Левашовской пустоши под Петербургом, где захоронены десятки тысяч расстрелянных в тюрьмах и подвалах НКВД, а затем поделился с президентом впечатлением о своих выступлениях перед итальянцами: Разумову казалось, что в Италии его понимают лучше, чем на родине. "Альдо Моро ответил: понимаете, Италия прошла очень большой путь. У вас, если случается что-то плохое, первая реакция – это не мы, это где-то не у нас. Вам не хватает главного – осмыслить и пережить, что все это здесь, рядом. Вот такая реакция со стороны".

После многих лет скрупулезной работы в архивах Алексей Разумов не приемлет теории о том, что во всем виноваты доносчики, что "сам народ на себя донес, расстрелял и закопал". Он нашел множество доказательств того, как карательные органы фальсифицировали показания свидетелей, извращали их слова, искусственно придавая им характер доносов.

– Когда я изучаю дела расстрелянных, свидетельства их родственников и знакомых, я физически ощущаю, насколько они были лучшими людьми: им не находилось места, и их убирали. И на войне не худшие погибали. Я вообще убедился, что перед началом войны население страны было парализовано. Представьте: забирают одного человека, семье говорят – десять лет без права переписки – ни писем, ни передач, ничего, а будешь писать, сам сядешь. У этого одного – родни десятка полтора, друзей еще больше, и все они под этим гнетом. В семье нельзя говорить, чтобы не подставить детей – расскажут в школе. Это и укрепило убеждение в том, что соседи виноваты, кто-то что-то сказал. А где тогда следователи, карательные органы, прокуратура – разве они не могли разобраться, если кто-то что-то не то сказал? Абсурдная ситуация.

Эту цепочку – донесение профессионального осведомителя, ставшее спусковым крючком для ареста и дальнейшей фальсификации дела, – я обнаружил случайно, вообще-то эти донесения из дел изымались, а тут вся подноготная раскрылась

Одно из первых дел, которым занимался Разумов, было дело крестьянина, мастерового, который был обложен непосильными налогами в колхозе. Он ушел оттуда, сколотил бригаду маляров-штукатуров под Ленинградом, они зарабатывали "шабашками". Он сказал жене: отдай им все и приезжай, у меня есть руки, вера и совесть, мы проживем. В деле есть донос члена бригады – мол, он подозрительный, сильно верующий, не пьет, всех этим угнетает и сам распределяет зарплату в бригаде. Но на самом деле крестьянин был арестован не по этому доносу – среди документов сохранилась записка профессионального агента, который еще год назад вел с ним разговор и заподозрил его в антисоветских настроениях.

– Масса людей была на учете в НКВД благодаря секретным осведомителям, а когда в 1937 году пришел план карательной операции по всей стране, этих людей стали брать. А потом надо было только добавить бумажек, чтобы оформить дело – и вызывали родственников, знакомых, сослуживцев. Ведь те слова рабочего из бригады – это не донос, их ввели в заблуждение, сказали – "ну он вас прижимает со своим трезвенным поведением, ну вот и напишите, мы с ним поговорим, изолируем на время выборов", была тогда такая практика. Так и появился этот якобы донос. Потом мне написала дочка этого человека, чьи показания в этом деле могли быть истолкованы как донос. Я подумал и не стал ей писать о его словах, которые я там нашел. Эту цепочку – донесение профессионального осведомителя, ставшее спусковым крючком для ареста и дальнейшей фальсификации дела, – я обнаружил случайно, вообще-то эти донесения из дел изымались, а тут вся подноготная раскрылась.

Эпос дает надежду

Помимо прочего Анатолий Разумов проделал огромную работу по составлению именного указателя для "Архипелага ГУЛАГ".

– Мне предложили этим заняться Александр Исаевич, Наталья Дмитриевна и Елена Цезаревна Чуковская. Ведь к "Архипелагу" было отношение, как к эпосу, как к книге книг. А всякий эпос дает надежду: вдруг там помянут мой, который сгинул в этом ГУЛАГе? Тот указатель делался, когда допуска к архивам не было, он базировался только на литературных источниках, воспоминаниях лагерников. Александр Исаевич относился к этому осторожно, мы с ним много об этом говорили. Ему было важно дать образ. Да и я относился к его книге не только как к литературном памятнику, но и как к праматери всех последующих книг памяти о ГУЛАГе. Я очень осторожно ему иногда указывал – вот это имя не совпадает с тем, что у вас в тексте. И тут я услышал от него неожиданную вещь. Он говорит: ваш указатель – это дополнительное исследование, и он не должен точно соответствовать тексту книги, вы можете вводить туда что-то новое. То есть он дал мне свободу, но в то же время у меня была сложнейшая задача – сделать так, чтобы указатель не превратился в нечто самостоятельное. Указатель вышел еще при его жизни, и он принял эту работу.

–​ Когда вы начали работу над "Ленинградским мартирологом" и пошли в архивы, было ли что-то, чего вы не ожидали увидеть?

Мы говорим об этом, как будто нам все известно, а ключевые документы как раз и неизвестны

– Потрясение было от того, что я окунулся в сложности и жуть самого источника, каковым является архивно-следственное дело. Ведь это дело создано лжецами по некому образцу. Был казенный эрзац, шаблон из Москвы, который прилагался к приказу 1937 года по Большому террору. Следствие объявлялось упрощенным и ускоренным. Этот образец еще надо найти, но он был. Точно также мы не нашли инструкцию о порядке расстрела. Представляете, мы говорим об этом, как будто нам все известно, а ключевые документы как раз и неизвестны. Где образец следственного дела, почему они все такие одинаковые, шаблонные? Как расстреливать, что скрывать – тоже нет документов.

Все планы перевыполнили, все могильники были переполнены у каждого крупного города

Одним из наиболее важных Анатолий Разумов считает дело художника, архитектора Бориса Крейцера. Его не расстреляли только потому, что в документах не сошлись сведения: реальные данные его биографии и те, которые придумал следователь. Фотография Крейцера висит у Разумова на стене. Возможно, он единственный, кто смог рассказать, как людей выводили на расстрел, как и в какой тюрьме это происходило, почему его не расстреляли, что с ним делали следователи, как составляли протоколы допроса.

– Он знал несколько языков, у него была потрясающая профессиональная память и наблюдательность художника. Он запомнил имена, фамилии и отчества следователей, номера кабинетов, где они работали, обстоятельства допросов, на которых его страшно избивали. Его обвиняли в том, что он резидент японо-германского центра. Он уцелел и смог все рассказать – найти такое дело я мог только мечтать. Он ответил на множество вопросов, помог понять, почему осенью 1938 года около тысячи приговоренных не были расстреляны. Все планы перевыполнили, все могильники были переполнены у каждого крупного города. Потому и Ежова тогда убрали и потом тайно, без суда расстреляли.

Прохождение через стены

Первые пятнадцать лет Анатолий Разумов работал вместе с замечательным помощником, бывшим фронтовиком Юрием Петровичем Груздевым. Они вместе выработали для себя железные правила: приходить и трудиться, несмотря ни на погоду, ни на какие другие внешние обстоятельства. Стараться не выходить за установленные рамки, иначе можно не одолеть поставленную задачу. И не торопиться.

– Очень многие противодействовали, не принимали нашей работы, но мы никогда не обращали на это внимание. И я думаю, что наши тринадцать томов – это самая полная книга памяти – как фрагмент исследования чудовищных злодеяний. Мы поставили задачу не пропустить ни одного имени, и мы ее выполнили. Хотя встречается очень много людей, для которых высшим наслаждением является поставить тебе палку в колесо – от них часто зависит, получишь или не получишь ты какие-то документы, выполнишь или не выполнишь какой-то конкретный участок работы.

Свою работу Анатолий Разумов характеризует как ежедневное прохождение через стены, которыми исследователи окружены со всех сторон. Прохождение этих стен для него – рутина. Всегда некие чиновники или администраторы уверяют, что того-то нельзя публиковать по одним причинам, того-то – по другим. В библиотеке тоже регулярно возникают сомнения: а правильно ли этим заниматься именно здесь, а соответствует ли это нашей истории? И нажим усиливается вместе с очередными веяниями, идущими от властей.

– Я всегда преодолевал все эти обстоятельства. Я никуда не тороплюсь. Если мне мешают, я мысленно нарисую перед собой лабиринт и буду в нем ходить. Продолжать свою работу не напрямую, обходными путями – но буду продолжать. А потом вдруг оказывается, что ты уже преодолел стену, что ты уже снаружи, за стеной – а все, кто тебе мешал, включая обстоятельства, остались внутри.

Все тома "Ленинградского мартиролога" синие, одинаковые, но в каждом томе его составители старались сделать еще один шажок вперед, иначе не видели смысла. Этот шажок состоял в подаче материала, в степени свободы, с которой могли вести свой рассказ свидетели террора.

Мы думали, что когда мы это издадим, люди все узнают и поймут, но этого не случилось

– Юрий Петрович иногда за меня боялся – зачем такой текст публиковать. А я отвечал – Юрий Петрович, не будем бояться. И не боялся. Но, вы думаете, не было звонков с угрозами? Всегда было и есть много тех, кто считает все это полным очернением нашей истории. Это здесь, в ближнем кругу нам так комфортно, где все всё понимают. А дальний круг – он совсем другой. Я его вижу, когда выхожу на улицу, в трамвае, в метро, в периодике, в телевизоре.

–​ Это же очень тяжелый, просто неподъемный материал, с которым вы имеете дело –​ никогда не хотелось бросить и заняться чем-то более светлым?

– Первый том, когда он вышел из печати, столько мне стоил, что я думал: если найдется кто-то, кто это продолжит, я отойду в сторону. И это только один том. А сейчас я даже не представляю, взялся бы я за эту работу, если бы знал все то, что я сейчас знаю. Но мы думали, что когда мы это издадим, люди все узнают и поймут. Но этого не случилось. И сейчас я понимаю, что даже если точки правды будут расставлены властью, и все это станет частью свободного разговора в школе, в СМИ, все равно нельзя ждать, что все одинаково примут эту правду, что кто-то не затаит каких-то совершенно противоположных мыслей. Когда-то Солженицына о том же спросили, и он ответил – вот приезжаешь куда-то, рассказываешь, перед тобой сидит зал, все кивают, все понимают, но по глазам видно: случись завтра такое же – треть будет за. И я о себе то же самое могу сказать.

Самым тяжелым делом было и остается общаться с родственниками, объяснять им все, как было

Наверное, продолжать работать, трезво осознав все это, труднее всего. Но Анатолий Разумов продолжает. Сейчас он делает четырнадцатый том "Мартиролога", а параллельно с ним – полный аннотированный указатель всех книг памяти жертв политических репрессий России и ближнего зарубежья. Там будет упомянуто более тысячи томов, куда войдут более пяти миллионов сведений о репрессированных.

Работает сайт "Возвращенные имена. Книги памяти России" , и он настолько востребован, что не проходит недели, чтобы в Петербург не приезжали люди из разных городов, нашедшие благодаря этому сайту своих родных.

По словам Анатолия Разумова, сегодня он, даже если бы захотел, не смог бы бросить свою работу. Кто-то удивляется, что он не бросил ее через столько лет, кто-то горячо благодарит, и эти благодарности, живое участие людей, обращающихся за сведениями о своих родных и близких, поддерживают силы. Анатолий Разумов все время повторяет, что он хочет успеть сделать как можно больше, то есть возвратить из небытия как можно больше имен. А самым тяжелым делом было и остается общаться с родственниками, объяснять им все, как было, без каких-либо умолчаний. Правда, есть еще одно искушение, которое можно назвать самым сложным – научиться не втягиваться в тяжелые споры с теми, кто считает, что при Сталине был порядок, и по поводу того, можно или нельзя убивать людей. Анатолий Разумов за многие годы этому научился – твердо поняв, что таким людям все равно ничего не объяснишь. Как и тем, кто с любовью вспоминал порядок при Гитлере.

Кажется, что если вся страна выстоит эту очередь к Соловецкому камню, она преобразится, станет другой

Каждый год 30 октября, в день памяти жертв политических репрессий на Троицкую площадь к Соловецкому камню приходят люди с цветами и свечами. Приходит и Анатолий Разумов, который вместе с членами Свято-Петровского малого братства готовит специальную акцию – поминальное чтение имен. Напротив Соловецкого камня стоит микрофон, к которому может подойти каждый и прочесть несколько имен, крупно напечатанных на заранее подготовленном листке. Такой-то – звучит имя-фамилия-отчество, работал там-то, обвинен в том-то, расстрелян тогда-то в таком-то возрасте.

Очередь растет. Монотонное чтение имен приобретает захватывающее, эпическое звучание – кажется, так и видишь этих разнорабочих Ленинградского вокзала, заводских бухгалтеров, служащих банно-прачечных комбинатов, учителей, кондукторов – сплошь английских, японских и еще Бог знает каких еще "шпионов", расстрелянных в свои 28 лет, в 32, 45, или 79. Прочитав свою страничку, многие достают свой собственный семейный список. На мгновение кажется, что если вся страна выстоит эту очередь к Соловецкому камню, она преобразится, станет другой. Это иллюзия. Но бывают иллюзии, с которыми лучше не расставаться. И Анатолий Разумов не расстается. Он продолжает восстанавливать из небытия исчезнувшую страну, давая тем самым шанс возникнуть новой.

«От неизвестных и до знаменитых, сразить которых годы не вольны, нас двадцать миллионов незабытых, убитых, не вернувшихся с войны», - писал в своём известном стихотворении Расул Гамзатов. Сегодня поисковики, да и простые энтузиасты пытаются восстановить справедливость - найти погибших и пропавших без вести в годы войны и репрессий и сохранить память о них для будущих поколений. Среди них Анатолий Разумов, главный библиотекарь и руководитель центра «Возвращённые имена» при Российской национальной библиотеке (ранее Публичной). Он рассказал нашему корреспонденту о своей деятельности.

Первые шаги

Добрый день, Анатолий Яковлевич. Для меня большая честь беседовать с таким человеком, как Вы. То, чем занимается Ваша команда, очень важно как для участников тех событий, так и для нас, нынешних поколений. А скажите, как возникла идея заниматься поиском имён репрессированных?

Идея возникла примерно в конце 80-х годов, когда распоряжением правительства было разрешено публиковать имена репрессированных в печати. Как раз в то время начали появляться первые публикации о периоде репрессий. Тогда я был одним из составителей сборников «Страницы истории» в Лениздате. Сборники готовились и выходили с 1988 года. Имена расстрелянных в нашем городе начала публиковать в январе 1990 года газета «Вечерний Ленинград» (вскоре ставшая «Вечерним Петербургом»). Я понял, что надо собирать имена в книгу и занялся поиском дополнительных материалов. Доказывал, что библиотека может заниматься поиском данных.

- И каким же образом Вы это доказывали?

Общался с семьями репрессированных, собирал сведения об их погибших или пропавших без вести родственниках. Всю информацию заносил в картотеку, опубликовывал имена репрессированных в определённом порядке - по местам их рождения. Хотел, чтобы о них узнало как можно больше людей в разных городах: в Пскове, в Новгороде, в Вологде, в Мурманске, в Твери, в Таллине, в Киеве, в Минске и других. В ответ получал письма, фотографии, рассказы от откликнувшихся родственников. Так начала формироваться Книга памяти. В 1991 году я получил возможность работать с документами о репрессиях в архиве Госбезопасности. Примерно в 1993 году была готова рукопись первого тома Книги памяти «Ленинградский мартиролог» о расстрелянных в Ленинграде в августе-сентябре 1937 года. В 1995 году удалось издать этот том. Руководитель нашего города Анатолий Собчак присутствовал на презентации тома в библиотеке и вручил первые экземпляры родственникам погибших.

Страницы памяти

- Анатолий Яковлевич, расскажите, чем сейчас занимается Ваш центр?

Мы готовим к изданию тома Книги памяти «Ленинградский мартиролог» и работаем над сайтом «Возвращенные имена». В книгу входят имена репрессированных. Сайт посвящён более широкой теме: здесь опубликованы имена погибших, пропавших без вести и пострадавших от репрессий и войн, а также во время блокады Ленинграда. К нам часто обращаются люди за помощью в поиске информации. Предоставляем им сведения, которые уже удалось найти в архивных документах, или даём совет - куда необходимо «постучаться», чтобы получить информацию своих родных. Это основное дело, на которое направлены все наши силы и которым мы постоянно без устали занимаемся.

- Сколько имён уже вошло в Книгу памяти?

В двенадцати томах помянуты более 51 тысячи репрессированных: расстрелянных, попавших в лагеря, высланных из Ленинграда и области. Тринадцатый том - это сводный указатель имён к двенадцати томам. Хранится Книга в «публичке» и выдаётся семьям погибших, исследователям, а также в архивы и музеи.

- А что включается в Книгу памяти помимо имён?

Воспоминания родственников и друзей репрессированных, биографические справки, написанные исследователями, документальные комментарии и, конечно же, фотографии: семейные и тюремные.

Для того чтобы подготовить хотя бы одну часть такой книги, необходимо проделать большую работу. Вам кто-то помогал в издании Книги памяти?

Готовит и издаёт Книгу памяти Российская национальная библиотека. Помогают нам Комитет по социальной политике Санкт-Петербурга, Князь-Владимирский собор и многие-многие авторы материалов. Над Книгой работает много людей, и все мы по праву считаемся её авторами.

- Книга памяти издаётся в двух форматах: печатном и электронном. Скажите, чем они различаются?

На сегодняшний день печатный проект насчитывает 17 томов. Тринадцатый том мы уже издали, четырнадцатый находится в работе. Есть электронный вариант - это сайт «Возвращённые имена. Книги памяти России» Центра при РНБ. Электронную версию можно поправить, дополнить её новыми сведениями. В этом преимущество сайта перед печатной книгой: книгу издали, и она всегда будет существовать в этом виде. Но уже после того, как книга доходит до читателя, к нам приходят или звонят и пишут родственники репрессированных и исследователи. Мы проверяем информацию и вносим уточнения.

В процессе работы Вы знакомитесь с большим количеством человеческих судеб. А какая из историй поразила Вас больше всего?

Много поразительных историй. На презентации 12-го и 13-го томов «Ленинградского мартиролога» художник Александр Траугот рассказал о своём коллеге, архитекторе и художнике Борисе Крейцере, приговорённом к расстрелу в 1938 году. Его выводили на расстрел, но не расстреляли - отправили в лагеря. Он выжил, рассказал прокуратуре всё, что помнил о допросах и тюрьмах. По его рассказам стало более понятно, как формировались протоколы допросов и куда именно переводили приговорённых перед расстрелом. Несмотря на пережитые испытания, Борис Генрихович вернулся к любимой работе. Крейцер - мастер оформления книг, театральных постановок. Его работы есть в Третьяковской галерее. А сколько таких талантов было злодейски погублено!

- А о своих родственниках пытаетесь найти информацию? Имена Ваших родных занесены в Книгу памяти?

Отыскиваю следы репрессированного, а потом воевавшего брата моей бабушки по отцовской линии. Пока о его судьбе мало что известно. Надежда на архивы и коллег.

Там крест к кресту челом нагнулся

- Есть ли ещё какие-нибудь публикации у Вашего Центра?

Мы готовим и издаём книгу «Левашовское мемориальное кладбище» - о самом большом расстрельном могильнике Советского Союза. Книга выдержала четыре издания и переведена на несколько языков. Также мы собираем все Книги памяти жертв репрессий - по России, Ближнему Зарубежью и Польше. Готовим общий указатель Книг памяти. Этой работы хватает сполна.

К слову, о Левашовском мемориальном кладбище. Насколько мне известно, Вы являетесь одним из попечителей этого места. Расскажите, как оно создавалось?

Когда четверть века тому назад расстрельный могильник стал Левашовским мемориальным кладбищем, его начали посещать горожане. Они повязывали ленточки на деревьях, приносили фотографии и таблички с именами погибших. Хотелось сохранить на этом месте всё то, что сделали простые люди. Так появилась идея о создании общественно значимых памятников. Мы прошли долгий путь согласований, чтобы 8 мая 1992 года поставить и освятить первый такой памятник - белорусско-литовский, в форме креста Евфросинии Полоцкой.

Далее было решено установить русский и польский памятники. В этом меня поддержали не только белорусское и литовское землячества, но и архитекторы. Авторами памятников стали Дмитрий Иванович Богомолов и Леон Леонович Пискорский. Леон Леонович сказал: «Мы поперёд русского памятника польский не поставим. Давайте одновременно. Пусть русский стоит в центре на голгофе, а польский - наклонённый католический крест - будет рядом с голгофой, как единое целое. Потому что это одни репрессии на всех». Так в 1993 году в центре кладбища установили и освятили русский православный и польский католический памятники.

В прошлом году центр «Возвращённые имена» установил памятник генералам, офицерам и нижним чинам русских императорских армии и флота, которые пережили Первую мировую, Гражданскую войны, революцию и дожили до Большого террора. Их расстреляли как стоявших на учёте НКВД царских военных. Скоро будут поставлены памятники православным братствам и православным священникам.

Левашовское кладбище производит сильнейшее впечатление. Недавно приезжали паломники из Франции. Причём не потомки эмигрантов, не родственники погибших на этих местах, а простые французы. Человек пятьдесят. Я водил их по кладбищу, рассказывал о расстрелянных, которых возили сюда тайно и закапывали в больших ямах. В центре кладбища состоялась панихида по погибшим: французы пели вместе со священником на русском языке, затем по-французски. Руководитель французской общины обнял православный крест и долго стоял, прислонившись к нему головой. Такого в Левашове раньше не бывало.

«Самое сложное - это общение…»

Однако основная Ваша работа - это поиск имён погибших и пропавших без вести в годы войны и репрессий. А как происходит поиск имён?

Первоначально я изучил документы, связанные с расстрелами от 1918-го до 1941 года. Поэтому все имена расстрелянных или подлежащих расстрелу, но по какой-то причине не расстрелянных, уже известны. Важно другое - чтобы нашлись свидетели, имеющие сведения о тех временах, родные или знакомые погибших. Они, как правило, сами приходят, зная, чем занимается наш Центр. Редко целенаправленно ищу родственников погибших, ведь не все готовы рассказать о своих семьях. Многие просто боятся. Тем не менее к нам поступает достаточно много материалов. Их хватает для создания книги.

Один из рабочих файлов в компьютере называется «Жди меня». Это не случайно. Большое счастье, когда удаётся соединить родственников, которые десятилетиями ничего не знали друг о друге. Однако чаще всего мы просто даём более точные сведения о судьбе, о кончине и месте захоронения пропавших родных.

Должно быть, поиск имён, составление списков, их обработка, общение с родственниками занимает немало времени. Наверное, с этим под силу справиться только человеку, действительно заинтересованному в каком-то деле. Откуда у Вас такая любовь к истории, к Родине, к людям, сражавшимся за её благополучие?

Это началось еще в школьные годы. Я родился в Белоруссии, учился там. Война со всеми её ужасами - часть семейной памяти. Воевали родственники и по линии матери, и по линии отца. Расспрашивал, пытался представить, как это всё было. К тому же мой отец был военным, служил в ГСВГ (Группа советских войск в Германии). Наша семья жила в Восточной Германии, в Берлине. Удалось побывать в бывших концлагерях, своими глазами увидеть историю с немецкой стороны. Мой учитель музыки (его взяли на Вторую мировую из Консерватории, а его отец воевал на Первой мировой) был хорошим собеседником. Я по-другому взглянул на историю войн: осознал, что человеческое и нечеловеческое есть всюду. Стал думать: почему мы в нашей истории не можем сказать ничего внятного о целом ряде больших имён - общественных деятелях, литераторах, художниках? Почему ничего не знаем о своих концлагерях? Поиск ответов на эти вопросы был частью моих интересов. Поступил на исторический факультет университета, окончил его. Как только стало возможным заниматься своим делом, занялся им.

В любой работе, какой бы милой сердцу она ни была, есть свои «подводные камни». А что в Вашей работе самое сложное?

Самое сложное - общение с родственниками погибших. Им тяжело вспоминать, тяжело говорить и писать. У них разные представления о прошлом. С каждым надо побеседовать. Каждого - услышать. Это самая «больная», но и самая важная часть работы. Без неё наша деятельность вообще была бы невозможна: не чувствовали бы, что это кому-то нужно.

Как Вы говорите, воспоминания вызывают у людей разные эмоции. Как Вам удаётся справиться с этими эмоциями, успокоить родных и узнать у них нужную информацию?

Никогда сам не расспрашиваю, не «вытягиваю» информацию. Но слушаю, слышу. Важно, чтобы они сами рассказали или записали то, что считают нужным. Потом рассказы входят в книгу.

На территории Ленинградской области работает большое количество поисковых отрядов. Центр «Возвращенные имена» сотрудничает с ними?

Да, сотрудничаем. Мой коллега из Казани Михаил Черепанов руководит студенческими поисковыми отрядами. Его ребята работают на местах военных действий в Ленинградской области. Поисковики Черепанова работают и в Кировском районе. Регулярно сюда приезжают. Михаил Валерьевич был составителем Книги памяти о репрессиях в Татарстане и одновременно занимался поисковой работой по войне, у нас близкие взгляды. Бывает, сами поисковики (к примеру, отряд «Шлиссельбург») обращаются за помощью: просят идентифицировать найденные документы или предоставить сведения о родственниках погибших. Иногда удаётся помочь.

«Хотелось бы всех поимённо назвать…»

После того, как имена найдены, сведения занесены в Книгу памяти, вы как-то доносите эту информацию до общественности? Я слышала, Вы проводите церемонии чтения имён. Расскажите, что они из себя представляют?

В нашем городе не все знают о Пискарёвском кладбище, не то что о Левашовском. Много равнодушных, не понимающих значимости нашей работы. Поэтому мы считаем, что необходимо читать вслух имена людей, отдавших свои жизни за то, чтобы мы сегодня жили смелее, умнее и свободнее.

Мы читали имена изначально. Первая панихида на Левашовском мемориальном кладбище состоялась 21 октября 1989 года. С тех пор, как начали издавать Книгу памяти, читаем имена погибших на презентации каждого тома. Думаю, это очень важно. Второй год администрация Санкт-Петербурга включает церемонию «Хотелось бы всех поимённо назвать…» в план городских мероприятий ко Дню памяти жертв политических репрессий.

На церемонии читаются кратчайшие сведения о погибшем или пострадавшем: фамилия, имя, отчество, возраст, где и кем работал, дата расстрела. Очень кратко, меньше, чем в мартирологе. Одна из наших целей - сделать так, чтобы как можно больше людей узнало о прошлом. Чтобы они впоследствии передали память другим. Нас не так много, как хотелось бы. Но нас слушают и слышат.

Участникам выдаются специальные листы с именами репрессированных? Или пришедшие могут называть имена своих родных и близких?

Мы выдаём готовые списки: на одном листе не более пяти имён. Однако каждый может назвать имена своих родных и близких и рассказать о них. На церемонию приходят именитые гости: Олег Басилашвили, Александр Сокуров, Бэлла Куркова, Ульяна Лопаткина, Елизавета Боярская, Сергей Мигицко и многие другие.

Подписи к фотографиям:
1. Соловецкий камень в Санкт-Петербурге.
2. Памятный камень. Первая панихида по погибшим. Служат о. Александр Ранне и дьякон Андрей Чижов. 21 октября 1989 года.
3. Панихида 30 октября 2011 года. Протоиерей Владимир Сорокин. Дети воскресной школы при Князь-Владимирском соборе читают имена новомучеников.
4. Памятный камень. Первая панихида по погибшим. Служат о. Александр Ранне и дьякон Андрей Чижов. 21 октября 1989 года.
5. Памятник Молох тоталитаризма на Левашовском мемориальном кладбище.
6. Анатолий Яковлевич Разумов.

Фотогалерея

Анатолий Яковлевич Разумов (р. 1954) — советский и российский историк, специалист по периоду массовых репрессий в СССР; составитель книги памяти жертв сталинских репрессий «Ленинградский мартиролог» и базы данных «Возвращённые имена», руководитель центра «Возвращённые имена» при Российской национальной библиотеке, один из создателей и историк мемориала «Левашовская пустошь».

Мы мало что знали. А когда открылась правда, не захотели поверить. Об ответственных за Большой Сталинский террор на Новгородчине

Кто отвечает за государственный террор. Может быть, Сталин не знал?

Члены редколлегии новгородской Книги памяти жертв политических репрессий, читатели и авторы воспоминаний просили написать о тех, кто несёт ответственность за злодеяния государства. Задача Книги памяти - называть имена репрессированных. Почти все имена погибших, пропавших без вести и пострадавших от репрессий на Новгородчине названы в пятнадцати томах Книги памяти. Готовится 16-й том со сводным указателем имён. К именам злодеев обращаемся второй раз (см. в 11-м томе очерк «Организаторы и исполнители политических репрессий на Новгородской земле»). Время подходящее: в 2017 отметили столетие переворота российской истории, создания карательных органов и 80-летие Большого Сталинского террора; в 2018 отмечаем столетие Красного Ленинского террора.

Сопоставьте данные о репрессированных в новгородской Книге памяти, сводные хронологические таблицы. Увидите, что период Сталинского террора 1937-1938 - наиболее кровавый. Работаю в Центре «Возвращённые имена» при РНБ, отвечаю на письма, звонки и принимаю посетителей. Две сестры, у них расстрелян отец. Говорим о массовых расстрелах в СССР. В конце беседы одна из двух - помолчав, робко и с некоторой надеждой - спрашивает: «Вы много читали. А, как вы думаете, может быть, Сталин не знал?». Знал. Он был организатором террора.

Организаторы террора Ленин и Дзержинский, организаторы террора Сталин, Ворошилов, Вышинский, Жданов - лежат на Красной площади в Москве. С них и начинать разговор о злодеяниях. В 2013 я был экспертом при формировании Федеральной программы увековечения памяти жертв политических репрессий. Помню, что записано в Концепции государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий в 2015: «Недопустимыми являются продолжающиеся попытки оправдать репрессии особенностями времени или вообще отрицать их как факт нашей истории». Это относится и к попыткам оправдать организаторов репрессий.

Кто несёт ответственность за проведение карательной операции на Новгородчине в 1937-1938

В этот период Новгородчина, за исключением Холмского района, входила в состав Ленинградской области. За проведение карательной операции несут ответственность:

Политбюро ЦК ВКП(б). Прежде всего И.В. Сталин, В.М. Молотов, Л.М. Каганович, К.Е. Ворошилов, А.А. Жданов. Они визировали списки на предание суду Военной коллегии, приняли решение о карательной операции, утвердили приказ НКВД с планами на расстрелы и посадки в лагеря;
- Ленинградский обком ВКП(б). Вторые секретари - П.И. Смородин, А.А. Кузнецов, Т. Ф. Штыков - входили, сменяя друг друга, в состав Особой тройки при Управлении НКВД;
- Прокуратура. Прокурор СССР А. Я. Вышинский санкционировал суды Военной коллегии, выступал на показательных процессах, утверждал, вместе с наркомом внутренних дел Ежовым, приговоры «двоек». Прокуроры области Б.П. Позерн, М.Д. Балясников входили в состав Особых троек; прокуроры Ленинградского военного округа давали санкции на репрессии;
- военюристы Военной коллегии Верховного суда СССР во главе с В.С. Ульрихом; члены военных трибуналов;
- судьи Ленинградского облсуда; судьи линейных судов;
- Наркомат внутренних дел СССР во главе Н.И. Ежовым. Ежов не был самостоятельной фигурой - Сталин выдвинул, Сталин убрал - однако имя Ежова стало нарицательным. - Руководство Управления НКВД по Ленинградской области во главе с Л.М. Заковским, а затем М. И. Литвиным: руководители отделов, оперсекторов и районных отделов;
- следователи, сочинявшие лживые протоколы допросов в «ускоренном и упрощенном порядке» по присланному из Москвы образцу;
- секретные осведомители, бывшие на связи со следователями;
- свидетели, решившиеся лжесвидетельствовать в судах;
- энтузиасты-доносчики, увлечённые радио- и газетной пропагандой борьбы с «врагами народа»;
- палачи-расстрельщики;
- конвоиры и тюремщики.

Многие были одновременно и организаторами, и исполнителями террора.

А зачем они это делали?

Такой вопрос задал мне во время урока памяти один из учеников старших классов школы № 2 города Кировска.

Большой Сталинский террор есть результат саморазвития так называемого первого в мире государства рабочих и крестьян.

В 1936 была принята новая, Сталинская конституция.

В юбилейном 1937 должны были состояться выборы в Верховный Совет СССР, объявленные как всеобщие, тайные и равные.

К выборам Сталин и его товарищи приурочили карательную кампанию: в течение четырёх месяцев, начиная с 5 августа 1937, в стране должны были расстрелять («первая категория») или посадить в лагеря («вторая категория») всех неблагонадёжных, состоявших на учёте в НКВД. «Погромить» - согласно лексикону Политбюро ЦК ВКП(б) и лично Сталина.

В республиках, краях и областях СССР создавались «тройки» в составе начальника НКВД, прокурора и партийного секретаря.

К концу второй «сталинской пятилетки» в стране не должно было остаться представителей старых классов. Кто мог подумать, что имелось в виду поголовное уничтожение.

Одновременно с внесудебными приговорами Особой тройки, в Ленинграде готовились списки «шпионов, диверсантов, вредителей и террористов» по национальным линиям: «поляки», «эстонцы», «финны», «немцы», «латыши», «харбинцы», «РОВС - члены Русского общевоинского союза», «англичане», «иранцы», «сборные» списки. Их утверждала Комиссия НКВД и Прокуратуры СССР.

Большой Сталинский террор был отражением Красного Ленинского, только в иное время. Когда-то провозгласили «победу социалистической революции», теперь - «победу социализма». Там - «внешние и внутренние враги», и теперь они повсюду. Там лозунг «смерть шпионам!», теперь - «шпионов, диверсантов и вредителей уничтожим до конца!». Наконец, там Ленин заключил Брестский мир с Германией, а тут Сталин заключит в 1939 договор «О дружбе и границе» с Гитлером.

Отгремели юбилейные торжества и выборы. Но карательная операция продолжилась. 30 января 1938 Политбюро ЦК ВКП(б) приняло новые планы по расстрелам и посадкам в лагеря. Планы предполагалось выполнить одновременно с громким показательным процессом в марте 1938. Однако и весной не остановились. Карательная операция в СССР завершилась осенью 1938, последний массовый расстрел в Ленинграде состоялся 6 ноября. За полтора года в Ленинграде и по приказам из Ленинграда были расстреляны более 45 тысяч человек.

Как проводили репрессии на Новогородчине

О том, как проводили показательные процессы над «вредителями в сельском хозяйстве», смотри очерк «Размышляя о чудесных перспективах тридцать седьмого года» в 10-м томе новгородской Книги памяти. Население должно было из газет узнавать о «врагах народа» и радоваться, что во всех бедах виноваты местные руководители.

О тайной стороне новгородских репрессий лучше всех высказался один из моих посетителей, Владимир Алексеевич Волков. Пришёл, помню, и задал вопрос: «У меня расстреляли отца, дядю, брата матери и его жену. Объявили их контрреволюционной группой. Но ведь это семья, какая же это группа?». Я в ответ: «Да следователю какое дело? У него план, начальство, планы Москвы… Вот и сочинил, что группа». В следующий приход Волков говорит: «Знаете, я понимаю, что план у следователя, и начальство, и планы Москвы. Но ведь это семья. Какая же они группа». Так несколько раз, к тому же Владимир Алексеевич был тяжело болен. И я сказал: «Напишите всё, что узнали и что думаете об этом старорусском деле». Он подумал и написал: «Семейная группа четырёх».

Где и как расстреливали новгородцев

Большую часть новгородцев после утверждения расстрельных приговоров «тройки» и «двойки» конвоировали в Ленинград, на Нижегородскую, 39. Приговоры не объявлялись. Знали только, что переводят с места на место, тюрьму на Нижегородской считали «пересыльной». Конвоированием занимался 225-й конвойный полк. Мне понадобилось двадцать лет работы, чтобы сделать вывод: расстреливали на Нижегородской. Эта тюрьма стоит не на виду, обеспечена удобными подъездами для подачи машин и вагонов с заключёнными. А в то время составляла единый комплекс с Патолого-анатомическим институтом и Военно-медицинской академией. Признанное место погребения расстрелянных в Ленинграде - Левашовское мемориальное кладбище. От Нижегородской туда 12 километров, обычное расстояние до крупных могильников НКВД.

Жителей Ленинграда переводили на Нижегородскую прямо перед расстрелом. Вот свидетельство Бориса Крейцера: «В средних числах сентября того же года меня перевели в тюрьму № 3, находящуюся на Нижегородской улице. В тот же день, в который меня привезли в тюрьму № 3, я около двух часов ночи был вызван и поставлен в коридоре, где находилось много других неизвестных мне лиц, преимущественно дальневосточных национальностей. Все эти лица, а так же и я, стояли попарно. Когда все были выстроены, то от нас отобрали личные вещи, которые свалили в одну кучу. Затем какой-то сотрудник из обслуживающего персонала тюрьмы связал мне верёвкой за спиной руки, после чего другой, спрашивавший биографические данные у стоявших в коридоре заключённых, подошёл ко мне и стал спрашивать мои фамилию, имя, отчество, год рождения, место рождения, национальность и другие данные».

В Ленинграде расстреляны тысячи новгородцев.

Более 1200 новгородцев расстреляны в Новгороде, более 500 - в Боровичах. В других городах Ленинградской области практически не расстреливали. Акты о расстрелах в Новгороде исполнены на ленинградских бланках и подписаны начальником Новгородского горотдела Глушаниным, акты о расстрелах в Боровичах подписаны комендантом Робочим. Каждый год в День памяти 5 сентября члены Общества реабилитированных Новгородской области приезжают в Левашово. Приезжайте и вы. Массовое погребение расстрелянных в Новгороде помогал искать Юрий Алексеевич Дмитриев. Пока не нашли. Как расстреливали и как закапывали трупы в Ленинграде, Новгороде и Боровичах, нам практически неизвестно. Однако ленинградские палачи-орденоносцы Матвеев, Алафер, Шалыгин неоднократно работали на выезде. Из того, что мы знаем о расстрелах в Медвежьегорске, ясно, что это были не казни, а массовые убийства.

Технология расстрелов по-медвежьегорски. Сандармох

Медвежьегорская (БелБалтлаговская) опербригада для массовых расстрелов была создана в августе 1937 и насчитывала около 30 человек. Одни отвечали за подготовительные работы в лесу (рытьё ям, костры), другие за вывод из камер изолятора и связывание верёвками, третьи - за конвоирование, четвёртые - за расстрел. Ещё были шофёры и проводники служебных собак. У всех отобрали дополнительные подписки об обеспечении строжайшей секретности. В распоряжении опербригады были две трёхтонки и одна легковая машина. Расстреливали начальник 5-го отделения (по борьбе с побегами) И.А. Бондаренко и зам. начальника 3-го отдела А.Ф. Шондыш, бывший следователь Ленинградского ГПУ. На легковой машине ездил старший из начальников, принимающих участие в расстрелах. Спецработы шли за дополнительную оплату, от 180 рублей за лесные работы, до 240 рублей шофёрам и конвоирам. Исполнители приговоров, видимо, получали больше. Бондаренко однажды получил премию в 250 рублей.

По прибытии ленинградской опербригады (Матвеев, Алафер и др.), к ней была придана медвежьегорская. В число обычных средств, которые использовались в Медвежьей Горе, входили верёвки для связывания, верёвочные петли и тряпки (полотенца) - для придушивания кричавших. Избивали руками, ногами, оружием. При Бондаренке всегда была железная трость длиной около метра, толщиной около сантиметра, остроконечная с одного конца и с молотком и топориком с другого.

Матвеев привнёс ленинградский опыт. Были изготовлены две берёзовые дубинки, длиной 42 см, толщиной 7 см и ручкой длиной 12 см. В Медвежьей Горе их называли «колотушками», «вальками», «деревянными палками» и использовали для «успокоения», «усмирения» при малейшем поводе и без повода. Колотушками наносили удары по голове, плечам, в грудь, живот, по коленям. От удара по голове двухкилограммовой колотушкой человек чаще всего терял сознание. Голову разбивали до крови, иногда проламывали черепную коробку и убивали. Ещё страшнее были удары железными тростями (по образцу первой была изготовлена вторая - гранёная, остроконечная с одного конца, с приваренным молотком с другого). От удара железной тростью молоток или лезвие топорика входили в тело, легко перебивались ключицы. Особым приёмом стало протыкание тела острым концом трости.

Колотушки и трости использовались в изоляторе, по пути от изолятора в лес (конвою на каждой грузовой машине выдавалось по колотушке и трости) и у расстрельных ям.

В изоляторе ББК можно было разместить 200-300 или более человек для подготовки к расстрелу. Действия совершались в комнате опроса и «установления самоличностей» (она же «комната вязки рук», канцелярия изолятора), «комнате вязки ног» и в «ожидальне».

Из дежурной комнаты вызывали заключённого с вещами, спрашивали о профессии и говорили, что ведут на осмотр врачебной комиссии. В «комнате вязки рук» за столом сидели начальники операции и задавали обычные вопросы по «установочным данным». После сверки данных опрашивающий произносил условную фразу: «На этап годен». Тут же двое хватали заключённого за руки и резко выворачивали их назад. Третий немедленно связывал руки. Люди кричали не только от боли, но и просили объяснений: «Зачем вяжете?». Сидящий за столом доставал колотушку, просил подвести заключённого поближе и со всей силы ударял по голове. В случае крика один из чекистов хватал заключённого за горло и душил. В случае попыток сопротивления набрасывались все, кто был в комнате, и избивали до потери сознания. Забитых насмерть выносили в уборную. В «комнате вязки рук» отбирались деньги, часы, другие ценные вещи и складывались в ящик начальственного стола. Затем заключённого тащили в следующую комнату. Снимали оставшуюся верхнюю одежду и связывали ноги. Подготовленных таким образом усаживали или укладывали в «ожидальне». Время от времени в ожидальне били колотушками всех подряд. Когда набиралось 50-60 человек, конвоиры начинали грузить (носить на плечах) в кузов каждой грузовой машины по 25-30 человек. В кузове были скамейки, но усаживали на них редко - на тряской ухабистой дороге связанным сидеть было трудно. Обычно всех укладывали штабелем и накрывали брезентом. На каждую машину полагались по четыре конвоира и проводник с собакой.

Ночью караван из грузовых и замыкавшей их легковой машины выезжал из ворот изолятора. Никого из заключённых не имели права вернуть обратно.

Команда, работавшая в лесу, загодя выкапывала большие глубокие ямы в лёгком песчаном грунте. Подле ям разводили костры. Приезжали машины, их подавали к ямам.

Расстреливали Матвеев, Алафер, Бондаренко и Шондыш. «Культурное» объяснение Матвеевым процедуры расстрела выглядит так: «В указанной яме приказывали арестованному ложиться вниз лицом, после чего в упор из револьвера арестованного стреляли». Но так можно было бы поступить со здоровыми и загипнотизированными людьми. На деле было не так. Заключённых подносили или подтаскивали к яме. В это время не все из них даже подавали признаки жизни. Тех, кто казался ещё бодрым или что-то говорил, били по голове колотушкой. Особо ненавистных избивали чем попало и сколько хватало сил. Подавали на дно ямы. Там укладывали половчее и стреляли в упор в голову. Было и такое: клали на край ямы головой над ямой и стреляли. Если связанный пытался отодвинуться от ямы, ногами толкали его обратно и стреляли.

За ночь машины делали несколько рейсов. К четырём утра операцию заканчивали.

В 1997 Юрий Дмитриев нашёл это место. Мемориальный комплекс назвали Сандармох. День памяти здесь всегда отмечают 5 августа. Приезжайте. Поддержим Дмитриева, сохраним Сандармох, создадим новую Книгу памяти.

Краткий список ответственных за террор

Алафер Георгий Леонгардович (1900-1973) - с 1930 дежурный комендант, с 1933 пом. коменданта ПП ОГПУ (УНКВД ЛО), палач-расстрельщик, мл. лейтенант ГБ. Награждён знаком «Почётный чекист» (1934), орденом Красной Звезды (1936), орденами Ленина и Красного Знамени (1945). Расстреливал в Ленинграде и в Медвежьегорске. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён ценным подарком за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией». После войны жил в Ленинграде.

Балясников Михаил Дмитриевич (1902-?) - первый секретарь Тосненского райкома ВКП(б), с июля 1938 в аппарате Ленинградского обкома ВКП(б). Прокурор области с сентября 1938 по 1944. Член Особой тройки УНКВД ЛО в октябре-ноябре 1938.

Бельдягин Григорий Яковлевич (1900-?) - нач. Старорусского РО НКВД, затем зам. нач. Псковского окротдела УНКВД ЛО, лейтенант ГБ. Осужден в 1940 на 10 лет ИТЛ, в 1941 осуждён вторично.

Бондаренко Иван Андреевич (1900-1939) - уполномоченный 3-й части Соловецкого отделения УСЛАГа, с 1933 в 3-м отделе Белбалткомбината, нач. 5-го отделения в 1935-1938. Член медвежьегорской расстрельной опербригады, садист. Арестован 18 марта 1938. Приговорён 24-30 мая 1939 к ВМН. Расстрелян в Петрозаводске 20 октября 1939. Не реабилитирован.

Бранинов Василий Степанович (1893-?) - нач. Боровичского РО НКВД, нач. опергруппы по Боровичскому оперсектору, ст. лейтенант ГБ, член бюро райкома ВКП(б). Ему были адресованы предписания на расстрелы в Боровичах. Награждён знаком «Почётный чекист» (1937), орденом Красной Звезды (1936), орденами Ленина и Красного Знамени (1945). После войны жил в Ленинграде.

Бударин Василий Иванович - командир отделения пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка. Конвоировал заключённых.

Васильев Степан Васильевич (1904 -?) - надзиратель ДПЗ УНКВД ЛО, младший комвзвод, член ленинградской опербригады в Медвежьегорске. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён пистолетом Коровина за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией».

Ворошилов Климент Ефремович (1881-1969) - член Политбюро (Президиума) ЦК ВКП(б) - КПСС в 1926-1960, нарком обороны СССР в 1934-1940. Кавалер 8 орденов Ленина. Похоронен на Красной площади в Москве.

Воскресенский Николай Петрович (1894 -?) - шофёр УНКВД ЛО, член ленинградской опербригады в Медвежьегорске. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён часами за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией».

Вышинский Андрей Януарьевич (1883-1954) - Прокурор СССР (1935-1939) и член главной «двойки» - Комиссии в составе Наркома внутренних дел и Прокурора СССР (1937-1938). Награждён орденом Ленина 20 июля 1937 за «успешную работу по укреплению революционной законности и органов прокуратуры». Кавалер 6 орденов Ленина. Похоронен на Красной площади в Москве.

Гарин (Жебенев) Владимир (Иван) Николаевич (1896-1940) - чекист с 1919, зам. начальника УНКВД ЛО с 13 декабря 1936, ст. майор ГБ, член Особой тройки УНКВД ЛО в 1937-1938. Член ЦИК СССР. Награждён орденом Красного Знамени (1928), 2 знаками «Почётный чекист» (1926, 1932). Согласно приказу по УНКВД ЛО, лично руководил карательной операцией в области. Начальник Сорокского ИТЛ со 2 июня 1938. Умер своей смертью. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Глушанин Владимир Николаевич (1897-?) - уроженец ст. Котельниково, окончил Казанское пехотное училище, подпоручик царской армии, член ВКП(б) с 1918, в органах ГБ с 1920. В 1937-1938 нач. Новгородского горотдела УНКВД ЛО и нач. опергруппы по Новгородскому оперсектору (горотдел и районы Новгородский, Крестецкий, Чудовский, Мало-Вишерский, Солецкий, Шимский). Ему были адресованы предписания на расстрелы в Новгороде. На партконференции в мае 1938 говорил: «Бить врага надо метко, так, чтобы корешки не спрятались никуда». Зам. нач. управления пожарной охраны УНКВД ЛО с 27 июня 1938. Уволен из ГБ 14 марта 1940 с должности нач. 3-го спецотдела УНКВД Ленинграда. В 1940-1941 зам. директора гостиницы «Астория» и директор гостиницы «Европейская». Во время войны нач. спецстроительства 85, нач. управления лагерей военнопленных 4-го Украинского фронта, нач. отдела по борьбе с бандитизмом Эстонской ССР. Уволен 1 августа 1946 с должности зам. нач. по оперчекработе лагеря для военнопленных № 339 УМВД ЛО, подполковник МВД. Нач. камеральной группы, нач. Дальневосточной экспедиции Всесоюзного аэрогеологического треста в 1948-1950. Арестован 6 ноября 1950 за «растрату и антисоветскую агитацию». Осужден 2-3 июня 1952 на 10 лет ИТЛ. Освобождён в 1954, приговор отменён за недоказанностью обвинения. Жил в Ленинграде. Награждён орденом Ленина, 3 орденами Красного Знамени и медалями.

Деревянко Сергей Емельянович - надзиратель ДПЗ УНКВД ЛО, младший комвзвод, член ленинградской опербригады в Медвежьегорске. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён боевым оружием за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией».

Егоров Михаил Акиндинович (1900-1951) - чекист с 1919, нач. 8-го отдела УНКВД ЛО, секретарь Особой тройки, ст. лейтенант ГБ. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён ценным подарком за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией». Полковник в отставке с 1946. Награждён знаком «Почётный чекист», 2 орденами Красной Звезды, орденом Знак Почёта, орденом Красного Знамени и орденом Ленина (1945).

Ежов Николай Иванович (1895-1940) - секретарь ЦК ВКП(б) с 1935, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) с 1937, нарком внутренних дел СССР в 1936-1938, генеральный комиссар ГБ. Награждён орденом Ленина 17 июля 1937 за «выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий». Арестован 10 апреля 1939. Приговорён 4 апреля 1940 к ВМН. Расстрелян в Москве. Не реабилитирован (вина в «шпионской и террористической деятельности» не доказана, но установлена ответственность как одного из организаторов репрессий).

Ершов Николай Фёдорович - комендант здания УНКВД ЛО, секретарь Адмхозуправления, член ленинградской опербригады в Медвежьегорске. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён оружием за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией».

Жданов Андрей Александрович (1896-1948) - первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) в 1934-1945, секретарь ЦК ВКП(б), кавалер 2 орденов Ленина. Похоронен на Красной площади в Москве.

Заковский Леонид Михайлович (Штубис Генрих Эрнестович) (1894-1938) - чекист с 1917, нач. УНКВД ЛО в 1934-1938, председатель Особой тройки УНКВД ЛО в 1937, зам. наркома внутренних дел и нач. УНКВД Московской обл. в 1938, комиссар ГБ 1-го ранга. Статьи Заковского о борьбе со шпионами, диверсантами и вредителями в 1937 опубликованы во всех газетах СССР и изданы брошюрами. Награждён 25 июня 1937 орденом Ленина за «образцовое и самоотверженное выполнение важнейших заданий правительства». Имел 2 ордена Красного Знамени (1922, 1932), орден Красной Звезды (1936), 2 знака «Почётный чекист» (1923, 1933). Арестован 30 апреля 1938. Приговорён 29 августа 1938 к ВМН. Расстрелян в Москве в тот же день. Отказано в реабилитации в 1987 (вина в «шпионской и террористической деятельности» не подтвердилась, установлена ответственность как одного из организаторов репрессий).

Каганович Лазарь Моисеевич (1893-1991) - член Политбюро (Президиума) ЦК ВКП(б) - КПСС в 1930-1957. Кавалер 4 орденов Ленина.

Карсаков (Корсаков) Дмитрий Николаевич - в 1937 старшина пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка. Конвоировал к месту расстрела. Приказом по полку 20 декабря 1937 получил благодарность и 50 рублей за «хорошее выполнение спецслужбы и обеспечение боевой подготовки».

Кондратович Алексей Викторович (1900-?) - член ВКП(б) в 1927-1938, чекист с 1925, нач. учетно-статистического отдела ПП ОГПУ в ЛВО в 1933-1934. В августе - начале сентября 1937 секретарь Тройки (Особой тройки) УНКВД ЛО, подписал протоколы заседаний № 1-27. Член Смольнинского райсовета. Награждён боевым оружием от Коллегии ОГПУ и серебряными часами от Ленсовета. Арестован 4 ноября 1938 как «участник антисоветской террористической организации». При обыске на квартире изъяты 16 папок секретных документов о ходе операции УНКВД ЛО: копии 381 обвинительного заключения по делам, законченным и сданным на рассмотрение Комиссии НКВД и Прокуратуры СССР; список 349 человек, на которых имеются компрометирующие материалы; спецсообщения об итогах работы Леноперсектора в июне - августе 1938 и др. Сосед Кондратовича по камере дал показания о том, что тот «очень много рассказывал о деталях и подробностях работы УНКВД ЛО за последние два года […], как проходили последние операции (аресты), по каким признакам арестовывали людей и сажали в тюрьму, как проводились в УНКВД ЛО оперативные совещания […], о работе троек, следственных делах, о том, что буквально десятки тысяч народа расстреляно, о том где хранятся эти документы и отчётности последних лет и т. д. и т. п.». Кондратович наладил в камере перестукивание, узнал и передал другим арестованным о запросе Верховного Совета к Сталину об извращениях в работе НКВД, о снятии Ежова и предстоящем съезде ВКП(б). Осуждён 23 сентября 1939 за «участие в контрреволюционной организации» на 8 лет ИТЛ. Отбывал срок в Вятлаге. В мае 1944 досрочно освобожден. В 1954 - нач. планового отдела торфопредприятия Тесово-2, проживал на ст. Рогавка Новгородской обл. Дело прекращено 28 декабря 1955.

Коркин Пётр Андреевич (1900-1940) - нач. 4-го отдела УНКВД ЛО, майор ГБ, статья Коркина «О подрывной работе иностранных разведок в деревне» от 11 июля 1937 была перепечатана во всех газетах области. С 26 июля 1937 нач. УНКВД Воронежской обл. Кавалер ордена Ленина. Арестован 20 января 1939. Расстрелян 28 января 1940. Не реабилитирован.

Кузнецов Алексей Александрович (1905-1950) - второй секретарь обкома ВКП(б) с 22 октября 1937. Член Особой тройки в марте-июне 1938. Член военных советов Балтфлота, Северного и Ленинградского фронтов во время войны. Секретарь ЦК ВКП(б) в 1946-1949, кавалер 2 орденов Ленина. Расстрелян 1 октября 1950 по «Ленинградскому делу». Реабилитирован в 1954.

Кузнецов Николай Игнатьевич (1908-?) - вахтёр комендатуры УНКВД ЛО, член ленинградской опербригады в Медвежьегорске. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён пистолетом Коровина за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией»

Лариошин Карп Григорьевич (1906-?) - надзиратель ДПЗ УНКВД ЛО, младший комвзвод, член ленинградской опербригады в Медвежьегорске. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён пистолетом Коровина и часами за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией».

Левин Константин Лазаревич - в 1937 командир 2-го взвода полуроты пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка. Конвоировал заключённых.

Литвин Михаил Иосифович (1892-1938) - партийный работник, чекист с 1936, нач. УНКВД ЛО и председатель Особой тройки с января 1938, комиссар ГБ 3-го ранга. Награждён орденом Ленина 22 июля 1937 за «образцовое и самоотверженное выполнение важнейших заданий правительства». Кавалер знака «Почётный чекист» (1938). Застрелился 12 ноября 1938.

Малинин Николай Фёдорович - нач. опергруппы Старорусского оперсектора НКВД (районы Старорусский, Волотовский, Поддорский, Залучский, Демянский, Молвотицкий, Лычковский, Валдайский, Дновский, Дедовичский), нач. Управления шоссейных дорог УНКВД ЛО, зам. нач. ГУШОСДОР НКВД СССР с 29 октября 1937. Впоследствии полковник. В 1962-1967 инженер Управления дорожного хозяйства Киевского горисполкома. Умер в 1979.

Матвеев Михаил Родионович (1892-1971) - уроженец д. Волосово Боровичского у. Новгородской губ. После февральской революции 1917 в Красной гвардии, член районной следственной комиссии ЧК в 1918, дежурный комендант ПП ОГПУ в ЛВО в 1927-1929, комендант в 1929-1933, зам. начальника Адмхозуправления УНКВД ЛО, палач-расстрельщик, капитан ГБ. Награждён серебряным портсигаром, оружием «Браунинг» (1927), знаком «Почётный чекист» (1933), орденом Красной Звезды (1936). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён радиолой с пластинками за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией». Арестован 11 марта 1939. Осуждён 24-30 мая 1939 на 10 лет ИТЛ. Срок снижен 23 сентября 1939 до 3 лет. Наград не лишён. Отбывал срок в Волголаге, освобождён досрочно. Во время Блокады Ленинграда нач. внутренней тюрьмы УНКГБ. Награждён орденом Ленина. Умер в Ленинграде.

Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович (1890-1986) - член Политбюро (Президиума) ЦК ВКП(б) - КПСС в 1926-1957, Председатель Совнаркома СССР в 1930-1941, кавалер 4 орденов Ленина.

Подгорный Андрей Степанович - в 1937 командир полуроты пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка, лейтенант. Выполнял обязанности по конвоированию. Приказом по полку 20 декабря 1937 г. получил благодарность и 100 рублей за «хорошее выполнение спецслужбы и обеспечение боевой подготовки».

Позерн Борис Павлович (1882-1939) - Прокурор Ленинградской обл. член Особой тройки и «двойки» УНКВД ЛО в 1937-1938 . Арестован 9 июля 1938. Приговорён 25 февраля 1939 к ВМН. Расстрелян в Москве в тот же день. Реабилитирован в 1957.

Поликарпов Александр Романович (1897-1939) - комендант ПП ОГПУ в ЛВО (УНКВД ЛО) с августа 1933, палач-расстрельщик, ст. лейтенант ГБ. С августа 1937 подписывал единолично акты о расстреле. Награждён знаком «Почётный чекист» (1934), орденом Красной Звезды (1936). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён ценным подарком за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией». Застрелился 14 марта 1939 после ареста М.Р. Матвеева.

Робочий - комендант Боровичского РО НКВД. Лично расстреливал.

Скурихин Василий Александрович (1904-?) - нач. 8-го отдела и инспектор при начальнике УНКВД ЛО в апреле-июле 1938. Секретарь Особой тройки в мае-июне 1938. Ст. лейтенант ГБ с 5 ноября 1937, капитан ГБ с 15 июля 1938. Награждён орденом «Знак Почёта» 22 июля 1937. Арестован 20 августа 1939. Осуждён 3 мая 1940 на 8 лет ИТЛ. Отбывал срок в Севвостлаге. Амнистирован в 1957.

Смородин Пётр Иванович (1897-1939) - второй секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), член Особой тройки в августе-сентябре 1937. Первый секретарь Сталинградского обкома ВКП(б) с 15 сентября 1937. Арестован 28 июня 1938. Расстрелян 25 февраля 1939. Реабилитирован в 1956.

Состэ Мартин Янович (1896-1938) - нач. Адмхозуправления УНКВД ЛО до 27 апреля 1937, пом. начальника УНКВД ЛО, майор ГБ с 26 мая 1937, зам. начальника УНКВД ЛО с 7 июля 1937. Отвечал за организацию расстрелов и погребений расстрелянных. Арестован 18 апреля 1938 как «шпион латвийской разведки». Убит на допросе в Лефортовской тюрьме 5 мая 1938. Реабилитирован.

Спиридонов - пом. коменданта УНКВД ЛО Поликарпова. Лично расстреливал.

Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович (1879-1953) - секретарь ЦК ВКП(б), организатор карательной кампании 1937-1938 в СССР. Похоронен на Красной площади в Москве.

Твердохлеб Андрей Сергеевич - надзиратель ДПЗ УНКВД ЛО, младший комвзвод, член ленинградской опербригады в Медвежьегорске. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 г. награждён боевым оружием за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией».

Ульрих Василий Васильевич (1889-1951) - чекист с 1918, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР в 1926-1948. Награждён орденом Ленина 20 августа 1937 за «успешную работу по укреплению революционной законности и охране интересов государства». Кавалер 2 орденов Ленина. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Урываев Алексей Фёдорович - мл. лейтенант ГБ, оперуполномоченный Порховского РО УНКВД, в 1937 в оперативной группе Старорусского оперсектора, с прикреплением к Старорусской тюрьме.

Уткин Прокопий Михайлович - сержант ГБ в Старорусском РО НКВД, в 1939 нач. Крестецкого РО НКВД, мл. лейтенант ГБ.

Фриновский Георгий Петрович (1908-1942) - брат комкора М.П. Фриновского, с января 1937 исполнял должность начальника штаба, с 7 октября 1937 командир 225-го конвойного полка; с 31 июля 1937 капитан, осенью 1938 майор. Руководил конвоированием. Погиб в Блокаду Ленинграда.

Фриновский Михаил Петрович (1892-1940) - первый заместитель Наркома внутренних дел СССР, комкор (1935), командарм 1-го ранга (1938). Руководил карательной операцией согласно приказу НКВД № 00447. Награждён 2 знаками «Почётный чекист» (1925, 1933), орденом Ленина (1936), 3 орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды (1937). Арестован 6 апреля 1939. Приговорён 4 апреля 1940 к ВМН. Расстрелян в Москве. Не реабилитирован.

Чигинцев Тимофей Дмитриевич (1907-?) - надзиратель ДПЗ УНКВД ЛО, младший комвзвод, член ленинградской опербригады в Медвежьегорске. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён боевым оружием за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией».

Шалыгин Павел Дмитриевич (1897-?) - в Красной армии с 1918, принимал участие в подавлении восстания Антонова, чекист с 1924, дежурный комендант с 1931, пом. коменданта УНКВД ЛО с 1935, палач-расстрельщик, мл. лейтенант ГБ. Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 награждён ценным подарком за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией». В 1939-1941 комендант, ст. лейтенант ГБ, затем нач. комендантского управления, уволен в 1947 в звании полковника по состоянию здоровья. Награждён именным оружием, знаком «Почётный чекист» (1934), орденом Красной Звезды (1936), орденами Ленина и Красного Знамени (1945). После войны жил в Ленинграде.

Шондыш Александр Фролович (1902-1939) - чекист с 1928, оперуполномоченный секретно-политического отдела ПП ОГПУ в ЛВО в 1932-1934 (вёл дела краеведов), в 3-м отделе Белбалткомбината с 1935, зам. начальника отдела с 25 июля 1937, секретарь парткома отдела, награждён серебряными часами и именным оружием. Член медвежьегорской расстрельной опербригады. Арестован 18 марта 1938. Приговорён 24-30 мая 1939 К ВМН. Расстрелян в Петрозаводске 20 октября 1939. Не реабилитирован.

Штыков Терентий Фомич (1907-1964) - в 1937 секретарь Выборгского райкома ВКП(б), с июня 1938 второй секретарь Ленинградского обкома ВКП(б). Член Особой тройки УНКВД ЛО в октябре-ноябре 1938. Во время советско-финляндской, Великой Отечественной и советско-японской войн член военных советов армии и ряда фронтов. Посол в КНДР в 1948-1951. Первый секретарь Новгородского обкома, Приморского крайкома в 1954-1959. Кавалер 3 орденов Ленина.

Разумов А.Я.

Анатолий Яковлевич Разумов – историк и археолог по образованию, окончил в 1978 году Ленинградский университет. Уже более 35 лет работает в Российской Национальной Библиотеке, возглавляет Центр «Возвращенные имена». Занимается составлением книги памяти о репрессированных и прежде всего о расстрелянных. Эта многотомная серия называется «Ленинградский мартиролог», поскольку посвящена, в основном, периоду жизни нашей Северной столицы, когда она носила имя Ленинград, но завершающий том данной серии будет называться «Петроградский мартиролог» и включит в себя сведения о репрессиях с 1917-го по 1923 год. Предлагаем вниманию наших читателей выступление Анатолия Разумова на вечере, посвященном памяти священномученика Серафима (Чичагова) и всех Новомучеников и исповедников Церкви Русской, состоявшемся в храме Благовещения Пресвятой Богородицы 21 декабря 2014 года.

А могло ли все пойти по-другому?

– Считаю себя свидетелем исследования советского Архипелага ГУЛАГ, – говорит Анатолий Яковлевич, – потому что прочитал сотни, даже уже, наверное, тысячи архивно-следственных дел и документов о расстрелах, исследовал все предписания на расстрел, акты приведения приговоров в исполнение, служебные записки о расстрелах в Петрограде–Ленинграде с 1918-го по 1941 год.

Мне посчастливилось беседовать о «Таганцевском деле», одном из крупнейших фальсифицированных дел советского времени, с Кириллом Владимировичем Таганцевым и Львом Николаевичем Гумилевым – сыновьями расстрелянных по этому делу.

Посчастливилось просить Дмитрия Сергеевича Лихачева о предисловии ко второму тому «Ленинградского мартиролога», показывать ему расстрельные Соловецкие списки и беседовать о расстрелянных соловчанах.

Посчастливилось работать с Александром Исаевичем Солженицыным над именным указателем к его «Архипелагу ГУЛАГу»; с 2007 года книга выходит с именным указателем.

Несколько лет назад во время работы меня вдруг посетила мысль: «А могло ли какое-то событие сложиться иначе, могло ли что-то пойти по-другому?» После того, что видел в документах, после того, что видел на раскопках захоронений расстрелянных, долгие-долгие годы подряд, возникло чувство, очень горькое, и оно уже не оставит… Думаю, мне уже невозможно представить, что все могло сложиться иначе. Настолько переломалась, переломилась жизнь России – нашей прародины, в которой жили наши предки. Была Россия, которую можно было бы, говоря современным языком, назвать «Россия № 1». После нее была не-Россия – был Советский Союз, который, условно говоря, еще можно было бы назвать Советской Россией, это было государственное образование, которое перешибло, переломило, перебило существовавшую до него Россию. И если условно можно было бы назвать ее «Россией № 2», то сейчас мы с вами переживаем период «Россия два с плюсом». А вот будет ли «Россия номер три», и какой она будет, в какой-то, пусть даже и небольшой, степени, но зависит от каждого из нас. Верю в это. Но это еще зависит и от того, как мы будем помнить все, что произошло. Без этого, убежден, нам нет дороги. И книги памяти, которые мы создаем, пусть маленький, но вклад в большое дело.

Мы начинали создавать книги памяти 25 лет тому назад с огромным энтузиазмом. В каждом регионе нашей страны были такие энтузиасты. Многие из нас думали, что, как только мы обнародуем, опубликуем все эти ужасы, все имена, как только люди это прочтут, – произойдет что-то невообразимое: все поймут, как это страшно, и будет уже невозможно произойти ничему подобному. Этого не случилось. Через несколько лет мы стали понимать, что это, конечно, были наивные мысли. Но мы работаем, мы продолжаем свое дело для того, чтобы передать знания о страшных событиях, люди должны их знать. Мы делаем, что можем, а остальное за пределами наших сил.

В России и Ближнем Зарубежье изданы сотни и сотни томов книг памяти. Книгами памяти мы называем книги, в которых есть ряды биографических справок, имен репрессированных, а также биографии, сопроводительные материалы, документальные материалы. Примерно, около 2000 томов уже издано таких книг памяти, и в них названы, думаю, сейчас более 3 млн. имен репрессированных, и это еще не все: впереди большой путь, и сколько сил хватит, мы будем по нему идти.

То, над чем я работаю, называется «Ленинградский мартиролог». Издано 12 томов, в них помянуты около 50 тыс. человек, приговоренных к расстрелу, расстрелянных или по какой-то причине не расстрелянных, а так же их репрессированных родственников.

В каком-то смысле матерью всех современных книг памяти, мартирологов, я по-прежнему считаю «Архипелаг ГУЛАГ». Эту книгу можно назвать предшественницей жанра, в ней, в общем, уже все есть: ряд имен репрессированных, включены семейные и лагерные предания, документальные и книжные материалы. Правда, в небольшой мере, потому что в то время они были еще недоступны, так и сам Александр Исаевич говорил, что опубликовал то, что можно было. Автор дал очень точный подзаголовок своему произведению – «Опыт художественного исследования». Как опыт художественного исследования и как общий взгляд, несмотря на какие-то вполне естественные неточности, незнания, эта книга до сих пор остается верной. За последние годы, за четверть века, изданы целые тома документов о репрессиях. Историки не успевают их осваивать, не говоря уже о простом обывателе. В целом картина видна, картина ужасная. Одни ее принимают и пытаются что-то понять, другие не хотят принимать и понимать. Водораздел между одними и другими почти так же серьезен, как тот раздел, о котором говорила Анна Ахматова в середине 50-х годов: сейчас из лагерей вернутся сидевшие, и та Россия, которая сажала, посмотрит в глаза той России, которая сидела. Так думала Ахматова. Это должно было произойти, но этого и тогда не произошло, этого, по большому счету, и до сих пор не произошло.

Поэтому у нас одни будут шутить: «Все занимаетесь вашими мартирологами?» – «Носить вам, не переносить» – «Кого вы там еще раскопали?..» – неуместные шутки любого рода можно услышать и от своих коллег, и от других сограждан – от кого угодно, от людей любого слоя населения современной России. И, с другой стороны, – есть страх, подавленность тех, кто понимает глубину трагедии. По сути, в прошлом веке, конечно, нашу страну постигла тяжелейшая катастрофа, и мы все с вами, все, живущие здесь, все, оставшиеся жить после катастрофы, казалось бы, должны все помнить и держаться за руки, помогать друг другу, но этого пока не происходит…

Все ли документы доступны?

К настоящему времени мы исследовали массу документов, массу архивно-следственных дел. Мы нашли за эти годы и раскопали ряд могильников. Как археолог, я принимал участие в исследовании Бутовского полигона. Скажу несколько слов о том, что мы там увидели.

Я многие годы занимаюсь исследованием Левашевского мемориального кладбища под Петербургом – крупнейшего расстрельного могильника НКВД–НКГБ–МГБ. Я побывал на ряде других могильников, таких же больших и таких же известных. Буквально в этом году и уже не первый раз побывал в Быковне, под Киевом. Таких могильников много, они были около каждого административного центра.

Множество мест погребения расстрелянных не известно. Мы их не знаем до сих пор. Те, кто успели эмигрировать после 17-го года и волной откатились на Запад и Восток, в Харбин и Париж, куда могли, – они обрели могилы, обрели некрологи. Создаются многотомные собрания этих некрологов. Их могилы не забыты. А где наши незабытые могилы? Мы их не знаем. Мы не можем, как правило, индивидуально указать место погребения ни одного погибшего. Почему?

Доступны ли все документы? Недоступны. Убежден в этом как эксперт Федеральной целевой программы увековечения памяти, которая сейчас, можно сказать, приморожена. Убежден, что есть еще документы, которые нам не известны, но которые когда-нибудь мы или наши потомки узнают и, может, мы узнаем еще о каких-то могилах. Что мешает этому? Мешает какой-то психологический барьер. Вчера говорили, что не знаем, а завтра должны сказать, что что-то уже найдено. Это, видимо, очень трудно – взять и открыть скрытое до поры, но ведь Советский Союз был государством учета и контроля. Это пропагандировалось как известная идея одного из злодеев, стоявших у основания государства, и это было воплощено в жизнь. Значит, десятилетиями наблюдали за местами погребения расстрелянных, безусловно, их хранили и как-то отмечали. Да и мы по косвенным данным понимаем, что все это известно и существует. Может быть, то, что нам пока не известно, станет известно позже, из других документов.

Почему мы говорим о 1937 годе как о годе Большого террора? В наше время опубликован и широко известен секретный приказ НКВД №00447 за подписью Ежова, принятый по решению Политбюро ЦК ВКП(б) во главе со Сталиным, о проведении массовой, тотальной карательной операции в 1937 году. Именно поэтому из-за организованной партией и правительством карательной операции 1937 год так жутко запечатлелся в народной памяти.

Следственные дела по образцу

В пятом томе «Ленинградского мартиролога» мы опубликовали дополнительный циркуляр к этому приказу от того же 31 июля 1937 года, больше я нигде не видел публикации этого циркуляра. Согласно циркуляру вместе с приказом из Москвы на места передавались образцы: следственного дела, протокола тройки, шифртелеграммы, пятнадцать бланков оперативной сводки.

Где этот образец следственных дел? К сожалению, мы его пока не обнаружили. Мы только понимали по ходу исследования, что все дела похожи – как под шаблон, как под копирку, с одними и теми же дурацкими вопросами: «Так Вы признаете?» – «Так Вы не признаете?» – «Наше следствие еще покажет…» – «Мы Вам еще предъявим…» А в следующем протоколе: «Вот теперь Вы признаете?» – «Теперь признаю». Это из образцов, конечно, почерпнуто и сочинено следователями. А мы, читающие теперь лживые тексты, пытаемся судить о том, как человек себя вел на допросе: «как он мог», «что он мог»… Неужели эти образцы дел уничтожили, неужели ни один не сохранился?!

Протокол тройки – с ним проще, даже если и нет образца. Все протоколы заседания тройки абсолютно одинаковы, и по ним мы теперь можем судить, как выглядел этот образец – идентично. А образец шифротелеграммы мы опубликовали – он сохранился вместе с циркуляром в архиве Петербургского управления госбезопасности. К приказу 00447 прилагался образец шифротелеграммы, которую надо было посылать каждые пять дней – то есть каждую пятидневку в Москву отправлять телеграмму с отчетом: за время с такого-то по такое-то число арестовано столько-то человек, из них кулаков – столько-то, других контрреволюционных элементов – столько-то, осуждено по первой категории, то есть к расстрелу, – столько-то, по второй категории, то есть лагеря и тюрьмы, – столько-то, выслано членов семей – столько-то. И это каждые пять дней!

Мы работаем и над материалами к «Петроградскому мартирологу», то есть о Красном терроре. Получилось так, что постепенно идем в исследовании от Большого террора к Красному. …Сейчас уже довольно много стало понятно, мы видим по раскопкам, по документам, что типологически эти явления абсолютно близки. Просто от Красного террора до Большого надо было стране сделать один-два-три шага, за которые была погублена масса людей.

Странно, но до сих пор бытуют противоречивые мнения по этому поводу. Одни считают, что сначала была настоящая революционная законность, было больше правильного, хорошего, а вот уже в сталинское время, 1937 год, – вот это были ужасы, искажение революционной законности и так далее. У других обратный взгляд – ужасы были в революционное время, а в сталинское время уже действовало право, уголовный кодекс, уже дела идут по статьям уголовного кодекса, судят, и за каждым есть вина. Однако надо твердо понимать, что огромный страшный террор 1937–1938 годов, когда за полтора года в стране были расстреляны, согласно исследованиям и официальным данным, примерно 800 тыс. человек, парализовал все население.

Тотальная фальсификация

Что касается архивно-следственных дел времени сталинского Большого террора – то это есть полная тотальная фальсификация. Дела нужны были только для «бухгалтерского» оформления осуждения людей по первой или второй категории.

Основным мотивом для ареста во время карательной операции было – состоял ли человек на учете в органах ВЧК–ОГПУ–НКВД в предшествующее время: за свое социальное происхождение, политическое прошлое; за фигурирование в списках лишенных избирательных прав; за занятие торговлей; за активное участие в церковной жизни; за то, что он где-то говорил неосторожные вещи, а они были зафиксированы осведомителями органов госбезопасности. Не надо гадать, не надо искать мифическое какое-то население, которое это все организовало, – все было организовано государством, начиная с того, что оно за недоносительство преследовало граждан, и кончая тем, что в каждом учреждении были свои отделы, которые занимались слежкой за гражданами. Все было подконтрольно, были секретные осведомители, естественно, все фиксировалось, и на кого находился компромат в предыдущие годы, все это бралось во внимание.

Почему именно 1937 год?

Что такое 1937 год? Почему о нем Солженицын как послевоенный лагерник пишет в «Архипелаге», мол, как говорят старые лагерники, как будто сразу, в одну ночь по всему Советскому Союзу прокатились аресты, и самое тяжелое время началось в августе 1937 года.

Правильно, очень точно говорили эти старые лагерники. Пятого августа 1937 года началась тотальная операция. Каким образом она началась? Почему именно 1937 год? 1937 год – это был год юбилея. В этом смысле все достаточно просто, формальные основания лежат на поверхности, и они ясны. 1937 год был годом 20-летия октябрьской революции и годом окончания второй пятилетки, в задачи которой было поставлено освобождение страны от остатков прежде господствующих классов. Это были такие бумажные теоретические формулировки, и никто не понимал, что они будут буквально физически проведены в жизнь. Однако именно так и случилось.

В 1936 году была принята сталинская Конституция, назначены всеобщие выборы в Верховный Совет, и руководство партии и государства решило очистить одним махом в течение 4-х месяцев перед выборами всю страну от неблагонадежных, от всех, кто состоит на учете в НКВД, расстреляв либо отправив в тюрьму. Именно в связи с этим и были созданы специальные могильники, поскольку до лета 1937 года можно было аккуратно и достаточно тайно прятать по ночам по городским кладбищам десятки и сотни расстрелянных. Теперь потребовались специальные могильники, были созданы «Коммунарка» и «Бутово» под Москвой, «Левашово» под Ленинградом, «Быковня» под Киевом, «Куропаты» под Минском, «Дубовка» под Воронежем, «Зауральная роща» под Оренбургом и многие-многие другие. К настоящему времени десятки таких полигонов известны и десятки неизвестны, до сих пор не найдены.

Можно ли назвать это следствием?

Можно ли, то, что было 1937–1938 годах, объявлявшееся как упрощенное и ускоренное следствие, вообще считать следствием. Нет, следствием это назвать нельзя. Можно ли назвать приговором массовые приговоры внесудебных органов? Нет, только очень условно, с большой натяжкой. Подсудимые не представали перед судом, хотя следователи их всячески обманывали, когда заставляли, уговаривали подписать хоть что-нибудь во время следствия. Говорили, будет суд и там расскажете правду, а сейчас надо подписать, чтобы разоблачить того-то. Была масса, известных уже теперь, всевозможных уловок. Но подсудимый не представал перед судом. Судили по бумажкам. Подписывал ли и вообще – видел ли подсудимый те протоколы, так называемые протоколы допроса, которые мы, исследователи, или несчастные родственники, теперь видим в этих делах? Часто не видел. Кроме того, существовало несколько приемов подсовывать бумаги для подписи. Например: зачитывается один текст, а подсовывается для подписи другой. Подписывают люди, конечно, уже в тяжелом состоянии, после физических пыток. Или заставляли подписать, не читая, просто на веру: «Ты что, не веришь советскому следователю? Мы об этом говорили, все записали, а ты – подпиши». И так далее, было несколько вариантов.

Штатный специалист по подделыванию почерков

Самые страшные пытки – моральные, когда угрожают расправой над семьей. Но были, конечно, сильные духом, верой, да и просто физически крепкие люди, которые все выдерживали. А если человек ничего не подписывал, тогда был еще вариант, – например, в Ленинградском управлении НКВД в каждом отделе был специалист по подделыванию почерков, и он при необходимости писал, что угодно вписывал, подделывал подписи и так далее. В других управлениях НКВД, более удаленных от центра, не таких, как «город – колыбель трех революций», а, скажем, в Новосибирске были другие методы. Экспертиза более позднего времени показала, что для того, чтобы, где нужно, подделать подпись заключенного под протоколом допроса, брали скрепку, по подписи вминали – знаете, как в школе делают? – на следующую страницу, а потом обводили по этой выдавленной ямке, чтобы подпись была похожа. Основным доказательством «вины» в контрреволюционных преступлениях было «признание». Добейся признания – и все. Добивались разными способами, были и следователи, и палачи-садисты. И вот в итоге этого безумия мы раскапываем сохранившиеся могильники.

Никто из нас, кто начинал раскапывать фрагмент траншеи «Бутовского полигона», не предполагал, что мы раскопаем такое, и не все археологи смогли продолжить участие в этих раскопках, тем более, что там суглинок и довольно хорошая сохранность останков.