Хунхузы - вопросы истории. «Морские хунхузы

Хунхузы (кит. трад. 紅鬍子 , упрощ. 红胡子 , пиньинь hónghúzi — краснобородый) — банды пришлых китайских налётчиков на Дальнем Востоке России и в Маньчжурии, которые занимались грабежом, захватом в рабство и таким образом терроризировали местное население. Состояли в основном из беглых китайских солдат, крестьян, деклассифицированных и ссыльных.

Хунхузские шайки формировались в Китае и совершали рейды в основном в районы Приморского и Хабаровского края. На территории Китая действовали с середины XIX века до Народной революции в 1949 году. Отряды хунхузов иногда насчитывали несколько тысяч человек и они нередко нападали на города и сёла с целью грабежа. Кроме того, накануне Синьхайской революции 1911-1913 годов местные власти нередко использовали их в качестве военной силы.

В Маньчжурии хунхузы нашли себе убежище в отрогах Малого и Большого Хингана. Отсюда они большими и малыми партиями выходили в поисках добычи и, произведя грабежи и опустошения, скрывались в «своих логовищах». Партии хунхузов достигали численности до 600 человек, образуя хорошо вооруженные конные отряды. В деле вооружения хунхузы не отставали от времени, и предпочитали иметь магазинные винтовки последних образцов. Иногда они, с целью завладения оружием, нападали на русские пограничные посты и на посты стражников КВЖД. «К чести наших пограничников, надо сказать, это дорого обходится хунхузам, и каждая такая стычка надолго отбивает у них охоту предпринимать разбойничьи набеги на русские посты», — писала газета.

В городах и селах у них была тактика другая. Они отлично использовали обыкновение китайцев хранить деньги у себя дома. Узнав через своих агентов, что у кого-нибудь из местных жителей появилась крупная сумма денег, хунхузы письменно, или через своих посыльных, предлагали расстаться с ними. Их требования были предельно лаконичны, вроде современных CМС: такая-то сумма, туда-то и тогда-то. Это значит, что адресат должен указанную сумму сам принести в указанное место и время. По большей части эти требования хунхузов выполнялись беспрекословно. Их невыполнение влекло за собой кровавую расплату. В частности, они наводили страх на купцов. Такое произошло с одним китайским предпринимателем в городе Кинчжоу, расположенным в 60 верстах от Порт-Артура. Ему предъявили требование в известное время и место принести 30 тысяч рублей. Китаец, пожалев расстаться с такой суммой, решил заявить об этом русским властям — начальнику оборонительного участка. По его распоряжению вслед за китайцем, якобы несшим деньги, отправился казачий разъезд, чтобы арестовать вымогателей. Однако раньше выступления казаков из города хунхузы через свою агентуру узнали об этом и за деньгами, естественно, не явились. На следующий день купец был убит в своем доме.

Кроме того, хунхузы обложили данью все города и селения на севере Маньчжурии. Их главное внимание было обращено на густозаселенную и богатую провинцию Гирин. «На суше и на воде хунхузы проявляют свое незаконное хозяйничанье. На всех судоходных реках за пропуск шаланды с товаром они берут известную плату. Города и селения также обложены определенной данью», — сообщала газета

В июле 1908 г. в газете «Дальний Восток» появилась статья под заголовком «Кто хозяева Уссурийского края?», в которой говорилось: «...У нас почти на виду у многотысячного гарнизона высаживаются с шаланд и шлюпок шайки хунхузов, которые грабят и убивают, берут в заложники и благополучно удаляются восвояси. (...) Но нынешний факт зверского убийства девятилетнего мальчика, по моему мнению, нельзя ставить наряду с другими грабежами и убийствами, к которым, к сожалению, за последнее время здешний житель привык и считает их уже обыденным явлением. (...) Мы сейчас лишены возможности представлять своим семьям пользоваться дачами в окрестностях Владивостока, а тот, кто живет там, чувствует, что для него совершенно отравлено всякое удовольствие от домоклова меча, который висит у него над головой в виде возможного нападения хунхузов или похищения детей...

Не так давно на нашей памяти был случай, когда по поручению китайского правительства какой-то их генерал очистил окрестности Хантахеодзы от хунхузов. Причем им было казнено до 200 захваченных бандитов. После этого долго в той местности не появлялись хунхузы. Настоящее положение таково, что если оно не изменится, то хозяевами большей части территории Уссурийского края будут хунхузы, и если их не уничтожить, то заселение области немыслимо».

Создание китайской «уголовки»

К лету 1907 г. не выдержало бандитских выходок хунхузов китайское и корейское население Куперовской пади (район нынешнего «Дальпресса» и супермаркета «Игнат»). Инородцы обратились к генерал-губернатору Приморской области с просьбой дать добро на организацию во Владивостоке китайского сыскного отделения. Причем они были согласны, чтобы их сыскная полиция находилась в непосредственном подчинении у местного полицмейстера и содержалась на средства китайцев и корейцев, проживающих в городе. Генерал-губернатор был не против этой инициативы и дал распоряжение полицмейстеру города «подыскать честных и опытных китайских сыщиков». Так, в конце концов, во Владивостоке появилась китайская «уголовка».

Пленные хунхузы связанные за косы 1890-е

Бесчинствовали хунхузы и в Южно-Уссурийском крае, причем, грабя и убивая не только соплеменников, но и русских поселенцев, совершали набеги на железную дорогу. Порою, там разгорались настоящие боевые действия, где с одной стороны выступали банды хунхузов, с другой — жители селений, казаки, а то и целые воинские части.

В конце концов, хунхузы так допекли Владивосток и край, что летом 1917 г. вр.и.о. коменданта крепости генерал-майор Думбадзе вынужден был издать приказ, которым ввел новую должность и назначил капитана 2-го крепостного полка Владивостокской крепости Железнякова «заведующим ОБОРОНОЙ ОБЛАСТИ от хунхузов». Вот уж достали, так достали!

Любопытен и такой факт. Как известно, не все воины удостаиваются наград даже за заслуги на поле боя при защите Отечества от супостата. Однако во Владивостоке в мирное время давали боевые награды — медали и ордена. «За хунхузов». И даже удостаивали именного золотого оружия.

Руководство Российской империи в конце XIX века терпело китайскую экспансию на Дальнем Востоке; отпор агрессорам дали казаки

«Русская планета» продолжает цикл рассказов историка Николая Лысенко о покорении Дальнего Востока казаками. Ранее были опубликованы «Албазинская осада: казаки против китайцев» и «Казацкие Фермопилы: битва за Амур».

Невзирая на очевидную стратегическую значимость «казацкого фактора» в успехе колонизаторских усилий России на Дальнем Востоке, сами казацкие методы колонизации, своего рода «казацкая этническая политика» в этом регионе подчас приходили в жесткое, а иногда и в непримиримое противоречие с этнополитическими представлениями титулованных царских эмиссаров в Восточной Сибири и Приморье.

«Китайские территории», на которых китайцев не оказалось

Фёдор Алексеевич Головин

Впрочем, об этой потере не сильно печалились в Петербурге: в середине XIX века земли Приамурья, а тем более Приморья, были для абсолютно подавляющего большинства администраторов империи чем-то вроде «владений на реке Лимпопо». Абсолютный европоцентризм, а паче — англоцентризм, — пропитавший все поры сознания обитателей властных коридоров Петербурга, совершенно отчетливо отвечал на вопрос о необходимости для русских вновь вернуться на «высокий берег Амура» удивленным, очень искренним вопросом — «а зачем?».

Поэтому усилия капитана Г.И. Невельского, исследовавшего в 1849 году низовья Амура и доказавшего судоходность (а значит и основательные экономические перспективы) этой реки, вызвали поначалу в Петербурге явное раздражение. «Европоцентристы» в правительстве никак не могли поверить, что Амурский лиман и весь Нижний Амур судоходны (много лет в Морской коллегии Санкт-Петербурга доказывали противоположное).

Геннадий Иванович Невельской

Особое же раздражение вызвало утверждение Невельского, что на Амуре практически не оказалось китайцев. Это заявление инициативного русского капитана было принято в штыки не только в Морском министерстве империи, но и в МИДе. Еще бы! Ведь получалось, что многолетние рекомендации чиновников этого внешнеполитического ведомства, которые четко предписывали всем российским эмиссарам в Восточной Сибири — «не раздражать китайцев каким-либо вторжением на китайские территории по Амуру», — оказались в отношении амурских земель откровенной профанацией, ставящей под сомнение профессиональную компетентность МИДа.

Процесс методичного шельмования Невельского прекратился только после личного вмешательства влиятельного генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева-Амурского. На личной аудиенции у императора Николая I граф Муравьев сумел доказать экономическую целесообразность присоединения земель Дальнего Востока к империи. Впоследствии Н.Н. Муравьев-Амурский, получив государственные полномочия на ведение переговоров с Цинским Китаем, сумел заключить с теми новый Айгунский договор, который закреплял за Россией левый берег среднего и нижнего Амура вплоть до Охотского моря. Чудовищное недоразумение (или преступление) Нерчинского договора, пусть и через 200 лет, было, наконец, преодолено.

Николай Николаевич Муравьёв-Амурский подписывает Айгунский договор

Казацкие «легионеры» в Уссурийском крае

Вооруженные казацкие станицы, населенные выходцами с Дона, Кубани, Терека, Урала и Забайкалья, впервые появились на Уссури в 1858 году.

Идея их создания копировала, по существу, древний опыт военных лагерей рейнских и дунайских легионов Римской империи. Казаки, расселявшиеся по Амуру и Уссури, стремились к той же максимальной военнизированности быта и органичному сочетанию боевого дела и сельскохозяйственного ремесла.

Внутренние взаимоотношения казаков, подобно легионерам из зарейнских и задунайских поселений, отличала нарочитая социальная простота при одновременной неукоснительной войсковой субординации. Именно эти факторы обеспечивали исключительную эффективность казацких методов установления этнополитического доминирования в Уссурийском крае, вне которых вскоре разыгравшаяся война с китайскими «манзами», весьма вероятно, была бы Россией в конечном итоге проиграна.

Наличие на Уссури казацких поселений позволило выдающемуся дипломату, генерал-майору Н.П. Игнатьеву заключить 2 ноября 1860 года основательный Пекинский договор, разграничивающий, наконец-то, владения России и Цинской империи в Уссурийском крае. После его подписания Россия смогла четко отграничить свои владения в Уссурийском крае (по реке Уссури и озеру Ханка) от китайских владений в Маньчжурии.

Николай Павлович Игнатьев

Фактически отделить Уссурийский край от китайской Маньчжурии в тот период (да и сегодня, пожалуй, тоже) было в стратегическом аспекте абсолютно необходимо. Земли «за Уссури» до прихода на них казацких и великорусских переселенцев рассматривались китайцами как дикая, глухая периферия империи Цин. Сюда шли бессемейные китайские скупщики пушнины, рога изюбря и корня жень-шеня, сюда же сбегали отпетые китайские уголовники. Здесь практически не было постоянных китайских поселений, да их и не пытались создавать.

Единственное постоянное население Уссурийского края в середине XIX века составляли аборигенные племена охотников и рыбаков — нивхи, удэге, орочоны и другие — общее число их не превышало 12—18 тысяч человек.

посёлок нанайцев

Казацкое природопользование, основанное на загонном скотоводстве и пашенном земледелии, практически не приходило в противоречие с вековыми устоями хозяйствования амурских аборигенов.

Совершенно иную этносоциальную картину демонстрировала в середине XIX века соседняя (через реки Уссури и Туманган) Маньчжурия. Обширная, умеренно гористая, исключительно богатая природными ресурсами страна, Маньчжурия к середине XIX века только по названию оставалась маньчжурской. В этот период здесь было уже весьма плотное население — более 12 млн человек, из которых этнические маньчжуры едва составляли один миллион.

Китайцы, чувствующие свою силу и отнюдь не собиравшиеся останавливаться на достигнутом, отнеслись к приходу казаков и русских в Уссурийский край крайне враждебно. Главным военным инструментом китайского этнического натиска на Русское Приморье стали хунхузы.

Черноголовые банды «краснобородых»

Хорошо организованные и хорошо вооруженные банды хунхузов, размеры которых подчас достигали численности полносоставных армейских дивизий, терроризировавшие на протяжении более полувека русский Уссурийский край, состояли почти исключительно из китайцев-ханьцев.

Внешний облик этнического ханьца: почти полное отсутствие бороды и жгуче черный цвет волос парадоксально противоречил самоназванию профессионального китайского разбойника — хунхуз. Слово «хунхуз», по авторитетному мнению синологов, есть искаженное китайское словосочетание «хун хуцзы», что в смысловом переводе на русский язык означает «обладатель красной бороды». Как столь несоответствующее фенотипическому облику китайца словосочетание стало настолько востребованным в этнической китайской среде, что, в конечном счете, стало своего рода разбойничьим самоназванием?

Над разрешением этого вопроса ломали голову многие исследователи и писатели, затрагивающие тему хунхузничества на Дальнем Востоке: Н.М. Пржевальский, Н.Г. Гарин-Михайловский, К.С. Бадигин, И.П. Ювачев и другие. Современный исследователь Д.В. Ершов, подводя итог этому хронологически очень долгому обсуждению, вынужден был констатировать полное фиаско всех ранее заявленных версий «хунхузского парадокса». Сам же историк, размышляя в странном антиказацком стиле, неожиданно склонился к мысли о том, что это, дескать, рыжебородые казаки «под водительством Ерофея Хабарова и Онуфрия Степанова», прошедшие огнем и мечом по Амуру, в середине XVII века «научили» робких и законопослушных китайцев хунхузничеству и передали им в дар свой «краснобородый» титул. Да и как же могло быть иначе, если, по мнению Д.В. Ершова, в своем кровожадном обращении с местным населением «казаки отличались от испанских конкистадоров разве что особой бесшабашностью и полным отсутствием религиозного фанатизма»?

казаки Ерофея Павловича Хабарова

Я полагаю, что всякий современный китайский реваншист, искренне именующий Владивосток — Хайшэньвэем, а Благовещенск — Хайланьбао, будет очень благодарен Дмитрию Ершову за исчерпывающее и наукоемкое разъяснение подлинного смысла термина «хунхуз».

Впрочем, в исторической ретроспективе подобные оценки весьма нередко выдвигались, как это ни странно, русскими по происхождению «популяризаторами» Дальнего Востока. Например, писатель Гавриил Муров в книге «Люди и нравы Дальнего Востока (путевой дневник)», вышедшей в Томске в 1901 году, подробно объясняет парадокс бытования термина «краснобородых» в среде абсолютно черноголовых китайцев. «У китайцев не могло быть, — пишет Муров, м этого внешнего признака. У соседних с Китаем народов монгольской расы — тоже. Исключение составляют только наши русские, разные искатели приключений и легкой наживы … в течение многих десятков лет свирепствовавшие на обширной границе Китая, отнимая у него область за областью и уничтожая сотни сынов его. В течение этих лет выражение «красная борода» в приложении к «лихому» иноземцу становится общеупотребительным, а затем начинает применяться китайцами не к одним иноземцам, но и к своим, китайским разбойникам».

Казнь хунхузов в Маньчжурии.

Убедительно продемонстрированный Муровым «комплекс унтер-офицерской вдовы», которая, как известно, «сама себя высекла», действительно озадачивает. Гораздо меньше любого специалиста по древней истории Центральной Азии озадачит, по-видимому, сама неразрешимость якобы «хунхузского парадокса».

Термин «хунхуз» имеет весьма почтенную древность и, во всяком случае, никак не может быть соотнесен ни с русскими, ни с казаками, ни с гипотетическими деяниями последних в XVII веке в стиле «испанских конкистадоров». Этот термин возник в сугубо китайской среде и отражал вынужденное поклонение древних китайцев перед силой и мощью северных «ху» — племен скифо-динлинской группы, кочевавших в степях севернее Великой Китайской стены.

Древний китайский фольклор наполнен легендами об ожесточенной борьбе «черноволосых» предков китайцев с «рыжеволосыми дьяволами», что является духовным отражением многовековых усилий земледельческой расы китайцев по вытеснению кочевников-скотоводов с земель к северу от реки Хуанхэ. В некоторые периоды древней китайской истории «рыжеволосые дьяволы» убедительно одерживали верх в военно-политической борьбе с «черноволосыми» и даже оставляли свой явный генетический след в их правящих династиях.

Например, согласно первой китайской династийной летописи «Ши цзи», написанной историком Сыма Цянем, гениальный Гао-хуан-ди, родоначальник династии Хань, — «имел орлиный нос, широкий лоб, был прост и одарен обширным соображением». Гао-хуан-ди имел также великолепную бороду и бакенбарды — физиономические признаки, немыслимые у этнически чистых китайцев в более поздние времена.

Гао-хуан-ди

В древней летописи «Троецарствие (Сань-го чжи)» многие деятели китайской политики, которые имели скифо-динлинский геном, описаны точно так же, а один из них, рыжебородый богатырь Сунь Цюань, даже носил прозвище «голубоглазый отрок». Известный русский этнолог и путешественник Г.Е. Грумм-Гржимайло отмечает, что на северо-восточной границе Китая, в Маньчжурии, еще в X веке н.э. кочевало белокурое и голубоглазое племя сяньби (киданей), которое выделялось своей неустрашимой стойкостью в битвах. Как следствие генетического смешения с этим племенем, подчеркивает Грумм-Гржимайло, среди маньчжур даже в конце XVIII века нередко можно было встретить индивидуумов со светло-голубыми глазами, прямым носом, рыжеватыми волосами и густой бородой.

Таким образом, термин «хунхуз» появился в китайской народной среде отнюдь не как воспоминание о былых зверствах казаков, а как дань поклонения выдающимся военным (большей частью, конечно, легендарным) качествам древних китайских полководцев, имевших характерные скифо-динлинские физиономические черты.

Поэтому, с учетом китайского менталитета, смысловой перевод термина «хунхуз» отнюдь не сводится к банальному — «профессиональный разбойник» (как полагал русский историк Ф.Ф. Буссе), а скорее ближе к понятиям «удалец», «ловец военной удачи», «народный герой». В истинности последнего значения убеждает красноречивая деталь: в официальных китайских документах XIX — начала XX века хунхуза, в случае применения к нему мер уголовного порядка, никогда не называли как «хунхуз», но всегда как — «даофэй», «хуфэй» или «туфэй», что означало предельно точно — «бандит». Хунхуз — «народный герой» — уже по одной этой пропозиции никак не мог быть бандитом.

Великорусское долготерпение, помноженное на чиновничью трусость

Хунхузы как иррегулярные воинские формирования были порождением китайского (ханьского) населения Маньчжурии и эффективным инструментом реализации этнических планов китайцев в отношении Русского Приморья. Хунхузы и так называемые «мирные» китайцы, которых казаки и русские называли «манзами», были не просто «близнецы-братья», фактически это были две руки единого китайского этносоциального организма, ориентированного на постепенный захват Уссурийского края.

Попытки российской администрации хотя бы в некоторой мере упорядочить золотопромышленную и лесохозяйственную деятельность китайцев в Приморье (т.е. хищническую вырубку ими ценных дубовых лесов), предпринятые сразу после подписания в 1860 году Пекинского договора о границе, вызвали у китайских «манз» невероятно высокую волну ненависти к русским. Даже в центре Хабаровска (в то время военно-административный пункт Хабаровка) китайцы в лицо заявляли начальнику штаба сухопутных войск Приморской области полковнику М.П. Тихменеву, что уже недалек тот час, когда русские будут изгнаны вооруженной рукой с Амура и Уссури. Это были не пустые слова: дело со всей очевидностью шло к войне — китайские «манзы» активно вооружались, создавали в тайге и на тихоокеанском побережье тайные опорные пункты, устанавливали связь с хунхузами.

В своей антироссийской деятельности китайские «манзы» получали негласную поддержку цинских властей Маньчжурии, которые охотно предоставляли «манзам» как материальную помощь, так и надежное убежище на случай военно-полицейских мер российской администрации.

В отличие от подчеркнуто прокитайской политики империи Цин, российские администраторы на Амуре и в Приморье демонстрировали в отношении враждебной деятельности китайцев поразительное благодушие. Вместо оперативной и жесткой ответственности за нарушение российских законов, вместо необходимых репрессивных мер за акты враждебности к русскому и казацкому населению российские администраторы в отношении китайских «манз» в большинстве случаев избирали порочную методику безвольных увещеваний, бесконечных предупреждений, в лучшем случае — кратковременных арестов и плохо организованных выселений.

В одном из современных исследований о хунхузской экспансии дана образная картина абсолютной мягкотелости российской администрации XIX века в Приморье: «Русские солдатики были более привычны к лопате и топору, чем к штыку и винтовке. Иным «чудо-богатырям» годами не случалось видеть оружие даже в карауле. Господа офицеры привыкли видеть себя скорее распорядителями казенных работ, нежели боевыми командирами. В редкие минуты досуга мысли начальников были заняты сладкими мечтами о грядущей пенсии и отъезде из опостылевшей тихоокеанской глуши. Энергичных и быстрых действий ждать не приходилось...»

Генерал-губернатор Восточной Сибири М.С. Корсаков, а вслед за ним и менее значимые чины администрации, с подлинно истовой одержимостью стали добиваться безусловного исполнения некоторых положений Пекинского договора 1860 года, которые ограничивали применение полицейских мер к китайскому населению Приморья.

Михаил Семёнович Корсаков

Действительно, в Пекинском договоре был зафиксирован ряд статей, которые обеспечивали правоприменение законов империи Цин по отношению, подчеркиваю, — к оседлому — китайскому населению Приморья, которое в Уссурийском крае вряд ли превышало одну-две тысячи человек. Русские администраторы, стремясь любой ценой не вызвать «поползновений на мятежи и смуты подданных Цинского государства», стали трактовать эти статьи Пекинского договора в смысле вообще полной неподсудности этнических китайцев российскому правосудию. Случай беспрецедентный, наверное, в мировой истории!

«Манзовская война»: первый китайский урок в Русском Приморье

В конце 1867 года вся русско-китайская граница в Приморье неожиданно полыхнула. Впрочем, слово «неожиданность» уместно применять только в отношении «ротозейского состояния» российских властей в крае, китайцы же эту «неожиданность» готовили давно и тщательно.

Уже через несколько дней китайцы дотла спалили русскую деревню Шкотово, а две крестьянские семьи, которые не успели убежать, были вырезаны. Далее последовал карательный рейд хунхузов по долине реки Монгугай, впадающей в Уссури со стороны русского берега. Все корейские и немногочисленные русские селения вдоль Монгугая были сожжены, терроризируемое оседлое население бежало. Одновременно китайские «манзы» совершили нападение на русский военный пост на острове Аскольд в заливе Петра Великого. Близость военного гарнизона Владивостока, расположенного всего в каких-то 50 км к северу от Аскольда, их совершенно не смутила. Создавалось впечатление, что и хунхузы, и «манзы» действовали синхронно, по заранее согласованному плану.

Только благодаря энергичным действиям подполковника Якова Дьяченко, командира Уссурийского батальона Амурского казачьего войска, наступление хунхузов по фронту, сопровождаемое вооруженными мятежами «манз» в тылу, удалось через четыре месяца остановить.

В инициативных действиях против китайцев подполковнику Дьяченко очень помог безвестный волонтер Густав (по другим данным Фридрих) Лаубе, который считался подданным французской короны, а фактически был, по-видимому, баварским немцем. Создав из уссурийских казаков мобильный отряд, Густав Лаубе весьма энергично взялся громить хунхузов, не останавливаясь при случае перед превентивными карательными мерами в отношении поддерживающих хунхузов китайских «манз».

бой с хунхузами

В итоге инициативный немец, спасший сотни жизней русских поселенцев, был обвинен русским майором В.Д. Мерказиным, личным адъютантом «законоборца» генерал-губернатора М.С. Корсакова, — «в злостном нарушении законов Российской империи, самоуправстве и бандитизме». Гордый Лаубе, не желающий терпеть издевательства «манз», был арестован и посажен в острог. По специальному указанию М.С. Корсакова немца должны были судить военным судом, решения которого вряд ли были бы гуманны. Лаубе спасло личное заступничество командира уссурийских казаков Якова Дьяченко, а также начальника штаба войск Приморской области Михаила Тихменева, весьма авторитетного в петербургских военных кругах. Немца выпустили из тюрьмы, а проведенное расследование показало «сугубую пристрастность в деле» майора В.Д. Мерказина.

В итоге ситуация пришла к административному status quo: немец Лаубе, сто раз перекрестившись, покинул Россию, майор Мерказин отбыл в Иркутск в свиту генерал-губернатора, а казак Яков Дьяченко вынужден был назначить «манзу» Ли Гуя осуществлять требования законов Империи Цин в отношении других «манз» на русской территории. Подлинно гуманистические статьи Пекинского договора и традиционный для России административный маразм восторжествовали!

«Краснобородость» не спасает от удара казацкой лавы

Ярким примером всевластия китайской общины в Уссурийском крае стало нападение хунхузов в июне 1879 года на ферму немецкого шкипера, русского подданного Фридольфа Гека, расположенную в прямой видимости от Владивостока, на другом берегу узенького Амурского залива. Хунхузы украли (и, вероятно, убили впоследствии) семилетнего сына шкипера. Они изнасиловали и повесили со связанными за спиной руками русскую жену Гека, перебили всех его слуг и работников.

В апреле 1882 года столь же изуверски жестокое нападение было совершенно хунхузами на ферму другого немецкого колониста К.А. Купера, в заливе Пластун. Китайцы сожгли дом колониста, убили двух сыновей Купера — Евгения и Иосифа, перебили всех работников фермы, угнали весь скот и разграбили имущества на 23 тысячи рублей.

Как и в случае с трагедией Ф. Гека, российская государственная машина, больше заинтересованная не в поиске виновных, а в том, чтобы не возбудить массового недовольства китайцев, неторопливо вела следственные действия. В итоге из семерых местных «манз» — наводчиков хунхузов — удалось арестовать только одного китайца, поскольку все остальные подельники уже успели благополучно перебраться в Китай. Впрочем, и этот «манза», некий Ван Цзичэн, в конечном итоге сумел избежать русского правосудия, поскольку умудрился сбежать из тюрьмы, сделав подкоп. Окрестное китайское население, надежно защищенное Пекинским договором, конечно же, не выдало ненавистным «ми-хоу» своего собрата.

В условиях, когда российское государство фанатично соблюдало букву договора с империей Цин, уссурийские казаки стали разбираться с засильем китайских «манз» явочным порядком. Станичные атаманы стали все меньше информировать официальные государственные инстанции о своих рейдах против хунхузов и все более активно «примучивать» тех местных «манз», которые были уличены в связях с закордонными бандитами. Эта «казацкая этническая политика» постепенно стала приносить свои позитивные плоды: уже в 1863 году, т.е. всего через пять лет после первого появления казаков в крае, на берегах Уссури и ее притоков было основано 29 новых казацких станиц.

Нужно признать удивительным факт, что в тех случаях, когда казаки хотя бы чуть-чуть «перегибали палку» в отношении китайских пособников хунхузов, гневные окрики и суровые меры против славян инициировались не со стороны империи Цин, а исключительно со стороны отечественных административных «законников».

Так, в 1879 году Министерство иностранных дел России, без получения какой-либо официальной ноты со стороны Китая, в очень поспешном и даже каком-то унизительном стиле стало извиняться перед китайским правительством за действия сотника Уссурийской казачьей сотни Матвея Ножина. Казаки-уссурийцы, преследуя хунхузов, перешли границу Маньчжурии и слегка потрепали пограничный китайский отряд, приняв последний за очередное хунхузское формирование. Случай в принципе незначительный, обычный для российско-китайской границы того времени, а потому следовало бы, по логике, ограничиться отпиской генерал-губернатора Восточной Сибири, — так нет же, решили назойливо оправдываться на самом высоком уровне.
В тех случаях, когда казакам не удавалось скрыть последствия своих превентивных вылазок против китайских пособников хунхузов, репрессии против них со стороны отечественной государственной машины следовали незамедлительно и были предельно карающими. Например, в октябре 1881 года русскими полицейскими были арестованы двое казаков, которых обвинили в убийстве пятерых китайских «манз». Более года шло следствие, и хотя в его ходе было выяснено, что убиенные «манзы» были постоянными наводчиками хунхузов из Маньчжурии, несчастных казаков все же расстреляли, а еще сорок нижних чинов и командовавший ими казацкий офицер еще долгое время находились под следствием.

Печалясь о «подчас противозаконных и всегда самоуправных действиях» уссурийского казачества, русские региональные власти при каждом удобном случае били казаков по рукам, наивно надеясь, что именно таким странным методом удастся сохранить «мирное и безгрешное житие» в Приморье.

Во избежание излишних военных инициатив казаков, 14 июля 1889 года было принято постановление о прямом подчинении Уссурийского казачьего войска (УКВ) губернатору Приморской области. Искусственной должности наказного атамана УКВ, на которую Петербург всегда назначал человека заведомо неказацкого происхождения, для обеспечения подлинной лояльности казаков показалось недостаточно. Одновременно было принято решение генерал-губернатора, которое запрещало казакам самостоятельно преследовать напавших на станицы хунхузов. По мнению царских администраторов, казаки имели право дать вооруженный отпор нападавшим. Однако после этого они должны были проинформировать о случившемся близнаходящееся государственное начальство и только тогда, получив от последнего специально приставленного офицера, начать преследование хунхузов.

Разумеется, казакам хватало разума явочным порядком не исполнять столь тактически безграмотные решения. Вот один из ярких примеров, как поступали казаки на самом деле.

Поздней осенью 1915 года казаки станицы Полтавской конфисковали на границе с Китаем большой обоз, в котором «манзы» пытались провезти оружие для хунхузов. На следующий день урядник Василий Шереметьев, исполнявший должность станичного атамана, получил достоверные сведения от своих информаторов о готовящемся нападении хунхузов на станицу с целью отбить захваченное «добро».

Без какого-либо уведомления официальных российских учреждений атаман отдал приказ устроить в Полтавской массовое гуляние, с тем чтобы показать окрестным «манзам» — «як казаки, добре напившись горилки, зараз сплять вси».

Ночью хунхузы, уверовав в информацию о хмельном сне казаков, фактически в строевом порядке стали втягиваться на улицы Полтавской. Когда их передовые бригады вышли на главный майдан станицы, хунхузы попали под концентрированный ружейный огонь заранее размещенных казацких засад. Бой продолжался всего полчаса, но за это время было убито более сотни хунхузов.

С рассветом урядник Шереметьев, не дожидаясь, конечно же, приставного армейского офицера, начал преследование отступивших хунхузов. Впрочем, последние далеко отойти не смогли, ибо им наперерез ударили казаки соседней Николо-Львовской станицы под командованием атамана Алексея Ефтеева. Сходящийся удар двух казацких лав оказался страшен: было изрублено еще около двух сотен хунхузов и взято в плен свыше полусотни «краснобородых». Казаки потеряли всего одного человека, но зато какого! Спасая молодого казака, получил тяжкую рану урядник Ефтеев. Казаки Николо-Львовской станицы не смогли довезти своего атамана живым до русской больницы в Гродеково.

Непоследовательные, идеологически противоречивые этнополитические методы Российской империи в Приморье, невзирая на подчас крупные успехи казацкого этнического отпора хунхузам, не могли дать устойчивого основания для ликвидации хунхузской угрозы раз и навсегда. Вплоть до 1917 года кровавые насилия хунхузов оставались страшной реальностью Уссурийского края, а само слово «хунхуз» звучало как проклятие в устах здешнего славянского населения. Проблема хунхузов, равно как и проблема преступного содействия им со стороны местных китайских «манз», была успешно решена уже в другую, советскую эпоху. Правда, эта же тоталитарная эпоха навсегда покончила с самобытным этническим статусом казацкого народа в Приморье.

Хунхузы.
Хунхуз - профессиональный разбойник, передающий свое ремесло своим детям, но название это дается также всякому китайцу, занимающемуся разбоем, даже вследствие случайных причин и временно], этой язве Маньчжурии и Южноусурийского Края. Главным притоном, или, лучше сказать, местом зарождения шаек хунхузов в Маньчжурии надо признать Сансинскую область, которая, в своих горах, дает все условия для убежища, а плодородные долины рек Сунгари и Муреня кормят их и дают средства для снабжения оружием, одеждой, лошадьми и пр. Благоприятным условием для развития разбоя, служит еще и то обстоятельство, что губернаторы двух смежных областей действуют, при преследовании шаек, не только без солидарности, но прямо один в ущерб другому, смотря на хунхузов, как на статью дохода. Когда в Маньчжурии начала развиваться хищническая промывка золота, то стали организовываться для того товарищества, по примеру существующих в Китае между ремесленниками. Во главе одного такого товарищества стал энергичный и способный Суй-бин-ван, родственник нингутайского фудутуна Шувана. Собрав шайку в 200 человек, он построил на реке Мурени деревянную крепость Кунигуй, в 30-40 верстах от русского селения Турий Рог. Стены этого укрепления были в две сажени вышины, 180 шагов длины и 125 ширины; двое крепких ворот защищались двумя двухъярусными башнями. Здесь он хранил большие запасы продовольствия и амуниции. Одна половина банды, чередуясь ежемесячно с другой, работала на золотых промыслах в 80 – 100 верстах от главного притона, Сансинской Области, в местности Тайпинго. Сам предводитель с остальными товарищами проживал в крепости, при случае грабил караваны или конвоировал их за большую плату, охраняя товары от других, мелких банд, нередко даже от правительственных отрядов, весьма падких на чужое добро. Он преследовал мелкие банды хунхузов и выдавал их китайским властям, зарабатывая таким образом определенную плату и уничтожая конкуренцию. Зиму банда проводила в крепости, проживая в свое удовольствие. Суй-бин-ван держал в страхе все окрестное население и вынуждал его ежегодно составлять общественные приговоры о благополучии края и отсутствии хунхузов и представлять эти документы с ценным приложением нингутайскому начальству, которое, таким образом, ограждаясь формально от ответственности, находило выгоду в потворстве банде.
Знаменитый предводитель и до сих пор действовал бы по-старому, если б не следующий знаменательный случай. При встрече с небольшим отрядом войск, под предводительством офицера, высланным против него из Сансина, Суй-бин-ван истребил солдат до последнего. Случай этот сделался известным в Пекине, откуда было дано строгое приказание схватить и казнить виновного. Нингутайский и сансинский губернаторы не решились действовать открыто, вооруженной рукой, ввиду укрепления Кунигуй, вооружения и дисциплины шайки, несравненно лучших, чем в правительственных войсках. Нингутайский фудутун пригласил Суй-бин-вана к себе на частное свидание, как родственника, внезапно арестовал и повесил его. Шайка частью рассеялась, но 140 человек, выбрав нового предводителя, продолжают действовать не только в Маньчжурии, но и в наших пределах. У этой шайки везде есть агенты. Так, проживающий в посту Камень-Рыболовов китаец Сау-фун-сян доставлял им порох и свинец, и, предлагая себя в проводники нашим отрядам, отводил их по ложной тропе, давая банде время скрыться за границу. Укрепленный пункт Кунигуй сожжен нашей усурийской сотней, весной 1879 года, в присутствии нашего пограничного комиссара г.Матюнина.
Организованные банды хунхузов вооружены, в последнее время, вместо фитильных, нарезными ружьями и частью даже ружьями системы Винчестера. Это преимущество оружия перед китайскими войсками, вооруженными только с 1878 года винтовками 5-линейного калибра, заставляет войска преследовать хунхузов только на таких тропинках, где они уверены, что не встретят своих врагов. Поэтому, охрана границы со стороны Китая, можно сказать, не существует и доступ в наши пределы для бездомных бродяг, совершенно открыт. В Южно-Уссурийском крае хунхузы находятся в очень благоприятных условиях, край представляет много недоступных мест укрывательства, не существует надзора за манзами, которые, по своей бессемейности, составляют контингент, из которого легко вербуются банды. Сюда идут все рабочие, которые, вследствие неудачных промыслов, остались без заработков и пропитания, немало идет из числа проигравшихся до последней рубашки в китайских игорных домах, распространенных во всем крае, во Владивостоке такие дома были уничтожены только в июле 1879 года.
Хунхузы, страхом поджогов, истязаний и убийств, держат в полном своем повиновении местных манз. За донос русским властям, за извещение соседей для отражения нападения хунхузов, следует неминуемая смерть, часто сопровождаемая самым зверским истязанием. Если хунхузы не встречают гостеприимного приема и достаточного угощения со стороны манзы, то побои и разграбление всего хозяйства составляют обыкновенное возмездие. Вошло в обычай, что банда назначает время, когда она прибудет в известную фанзу, и к этому времени обильное пиршество для определенного числа людей, и горе хозяину, если он не угодит вкусу или сообщит о посещении своим соседям.
Манзы, впрочем, укрывают и снабжают хунхузов не только вследствие страха, но и по кровному родству и ненависти к русским, а также потому, что всякий из них знает, что в случае трудных обстоятельств он сам может встать в ряды этих банд.
Бывали случаи, что китаец представлял поручительство русским властям за хунхуза. По специальному заявлению хунчунского ямуна, сделанному нашему пограничному комиссару, во Владивостоке и его окрестностях проживает до 300 хунхузов, поименованных в извещении. При исследовании же оказалось, что некоторым из них администрация, введенная в заблуждение подобными поручительствами, выдала билеты на пребывание в городе.
Ближайшими своими врагами хунхузы по справедливости считают русских, от которых исходят стеснения их деятельности. Эта ненависть распространяется на всякого европейца, и нет ему пощады, если обстоятельства позволяют совершить убийство. Одинокий крестьянский двор, охотник в лесу, путник с котомкой убиваются из принципа, даже без корыстной цели. Самым лучшим доказательством этому служит восточный берег Усурийского Залива, от реки Цемухэ до бухты Находка. Селения финляндцев, основанные удельным ведомством в этой местности, не существуют. Переселенцы, преследуемые хунхузами, сознавая опасность своего положения, перешли во Владивосток и его окрестности, под защиту войск. На Анненском прииске Аносова, на реке Кугутуне, впадающей в бухту Абрек, был оставлен сторожем Воронов с женой. В октябре 1878 года муж и гостивший у него 17-летний крестьянин были убиты и трупы сожжены вместе с домом, женщина же пропала без вести; надо полагать, что она уведена убийцами и умерщвлена впоследствии. Прибывший на место отряд, посланный по известию о несчастье, нашел два обгорелые скелета, виновники же были уже вне преследования. Только в глубине залива, на реке Цемухэ, осталась колония русских крестьян, но для ее защиты приходилось нередко высылать команды из Владивостока, за 60 верст. Таким образом, вся эта местность совершенно оставлена русскими и, по мнению одного золотопромышленника, исходившего весь край с поисковой партией и хорошо знакомого с местными условиями, представляет главный притон хунхузов, где они хозяйничают без стеснения.
Местность эта сделалась совершенно китайской. Число манзовских ферм здесь с 1874 года значительно увеличилось против того, что нашел Пржевальский в 1869 году. Китайцы особенно быстро заселяют долины рек Цемухэ, Майхэ, Сучана, Конгоузы и Шитухэ. Так, например, на Майхэ, в 1874 году, была всего одна фанза на устье, другая в восьми верстах вверх по реке и несколько дальше небольшое корейское селение, но через два года все пространство от корейского селения до устья, на протяжении 30-ти верст, представляло сплошные пашни манз и застроено большим числом фанз. Кроме земледелия, в этих местах сильно развит зверовой промысел. Леса перегорожены изгородями для загона оленей и коз в зверовые ямы.
Злоба китайцев на русских существует давно и сознается всеми русскими. Между русскими уже в 1866 году укрепилось мнение, что хунхузы намереваются вырезать все европейское население. Этот случай дал повод к весьма характеристичной ложной тревоге. В ноябре 1866 года, к полицмейстеру Владивостока прибежал манза и заявил, что банда хунхузов вырезала русское население на реке Цемухэ и направляется на Владивосток, намереваясь ворваться туда ночью, врасплох, и покончить с жителями и постом. Перед вечером того же дня, прибежал другой манза и заявил, что в 15-ти верстах от города он видел бивуак хунхузов, остановившихся в ожидании ночи. Такими известиями нельзя было пренебрегать, и пост был немедленно приведен в оборонительное положение. На следующее утро был отправлен на реку Цемухэ отряд из одного взвода линейного батальона при одном горном орудии. Но каково было удивление отряда, когда вместо трупов и пепелища мы нашли селение Шкотово невредимым? Оказалось, что общим опасением нападения воспользовались лица, которым было выгодно ловить рыбу в мутной воде, и манзы, вестники были купленные люди. Что был серьезный повод к опасениям, доказали 1867 и 1868 года.
Рядом с грабежом, главной приманкой для хунхузов служит хищническая промывка золота. В 1867 году каботажная шхуна купца Семенова уведомила Этолина, командира военной шхуны «Алеут», что на острове Аскольде китайцы промывают золото. Этолин не медля отправился на место и разъяснил китайцам, через переводчика, что самовольная промывка золота строго воспрещена и потому он требует, чтобы они удалились с острова в течение двух суток. Взяв во Владивостоке команду в 25 человек линейного батальона и одно горное орудие с прислугой, под командой поручика артиллерии Каблукова, он вернулся на остров в назначенный срок и, застав там золотопромышленников, не исполнивших требования, объявил, что промытое золото будет конфисковано и китайцы удалены с острова отрядом. Все это было исполнено в течение недели. В видах контроля за островом Аскольдом, на зимнее время, когда шхуна «Алеут» не могла выходить из замерзшего порта Владивостока, был немедленно поставлен военный пост в бухте Стрелок и снабжен шлюпкой для посещения острова. В одну из темных ночей шлюпка была уничтожена неизвестно кем и цель не была достигнута. Весной, при первой возможности, шхуна «Алеут» посетила остров Аскольд и застала там еще более хищников. Предположив арестовать виновных для предания суду, Этолин, во главе десанта на трех шлюпках, высадился на остров, но едва люди вступили на берег, как на них посыпались пули и камни, масса хунхузов из засады бросилась на шлюпки и одну из них изрубила. Отряд, слишком слабый для действия против вооруженной толпы, подобрал трех убитых и несколько раненных товарищей и отступил, отстреливаясь.
Со шхуны ответили на вероломным поступок картечью и шрапнелевыми гранатами. Обойдя остров, Этолин уничтожил выстрелами все шлюпки на берегу, желая отрезать отступление хунхузам и подошел к посту в Стрелке, условиться относительно дальнейших мер, но застал там только пепелище и изуродованный труп фельдшера. Впоследствии оказалось, что пост был внезапно атакован толпой вооруженных хунхузов, команда долго отстреливалась с крыши избы, но хунхузам удалось поджечь дом, тогда солдаты отступили к берегу и вскоре были приняты шхуной «Алеутом», за исключением фельдшера, который, неизвестно по каким причинам, отстал.
Эти действия хунхузов указывали на организацию и подготовление к враждебным действиям, и действительно, банда двинулась на Цемухэ, выжгла деревню Шкотову, откуда жители бежали во Владивосток, поплатившись двумя жертвами, застигнутыми врасплох. Потом хунхузы двинулись на реку Суйфун, выжгли два крестьянские двора у поста Суйфунского и селения Никольское. В Никольском они успели захватить крестьянку с двумя детьми и убили их после ужасных истязаний.
Весь край был поставлен немедленно на военное положение, вызваны подкрепления из Николаевска, Хабаровки и усурийского казачьего батальона и организованы летучие отряды. Главное распоряжение всеми военными действиями было поручено начальнику штаба Приморской области, полковнику Тихменеву. Появление русского штыка в таких трущобах, которые считались манзами совершенно неприступными для движения отрядов, и строго исполнение военной экзекуции над хунхузами, взятыми с оружием в руках, навели панический страх на всех манз. Стычки были мелкие, только близ поста Дубининского удалось отряду полковника Маркова настигнуть банду в несколько сот человек и нанести им жестокий удар. Этот урок послужил на несколько лет к умиротворению края, но, по мере того, как впечатление изглаживалось, враждебные действия начинались снова, и в последние три года наши периодические издания указывали на несколько прискорбных фактов грабежей и убийств, совершенных хунхузами.
В подтверждение сделанных выводов, я изложу несколько фактов, удостоверенных очевидцами.
Хищническая промывка золота подтверждается следующими подвигами хунхузов.
В августе 1876 года Янковский отправился на реку Правая Паустена, в 8-ти верстах выше селения Никольского, впадающую в реку Суйфун с левой стороны, для осмотра золотого прииска, отведенного в 1873 году на имя генерала Ланского. Он нашел, что вся площадь, на протяжении почти пяти верст, выработана манзами, причем промывались только богатые золотом места, остальное пространство было загромождено отвалами, делающими невыгодной дальнейшую разработку прииска. Площадь эта потеряна для золотопромышленности. Здесь работало много хунхузов, по словам соседних манз. В окрестных фанзах велась меновая торговля на шлиховое золото и были устроены увеселения и игорные дома.
В 1874 году, при осмотре сделанных раньше разведок на реках Тасузухэ и Сясузухэ, впадающих в бухту Мелководную, на всех приисках Янковский застал китайцев, промывающих золото.
В 1873 году, на реке Саче, впадающей в Сучан, был отведен г.Молчанскому прииск Первоначальный. Когда, в 1876 году, прибыл туда доверенный Рузан, то он застал на площади такое число китайцев, что не решился очистить площадь средствами своей небольшой поисковой партии и испросил военный отряд, который и прогнал хунхузов. Вслед за удалением солдат, работы возобновились, и в 1878 году Молчанский отказался от прииска, потому что он был выработан совершенно.
На принадлежащем Аносову Анненском прииске, на реке Кугутун, в 1876 гоуд были поставлены работы американским способом. Но, вследствие сухого года, добыча золота скоро прекращена, за недостатком воды, и все машины и запасы вывезены во Владивосток. После убийства сторожа, о чем выше упомянуто, никто не хотел занять его место, и прииск остался без присмотра, По сведениям, собранным от прибрежных жителей, Анненский прииск разрабатывался в 1879 году китайцами, равно как и другой прииск Аносова на реке Чинхане, впадающей в пролив Стрелок.
Другая деятельность хунхузов, убийства и грабежи – богаче фактами. Мы приведем, в дополнение к рассказанным выше, только следующие подвиги.
На полуострове между Славянским заливом и рекой Сидими была основана ферма г.Гек, финского уроженца, из числа поселившихся на земле удельного ведомства. Он переехал сюда в 1877 году из бухты Стрелок и дела его пошли хорошо. Близость Владивостока обеспечивала сбыт хлеба, овощей, молока и других произведений фермы; эти продукты он доставлял в город на своей маленькой шхуне. В 1879 году пожелал поселиться в соседстве с ним Янковский, окончивший свою службу на золотых приисках на острове Аскольде.
В июне 1879 года Гек, по условию, снял с острова лошадей и часть имущества Янковского и доставил на своей шхуне на ферму вместе с двумя конюхами. Потом отправился за новым товарищем и его семейством. По возвращении на ферму колонисты застали ужасную картину. Сломанные двери, разграбленное и изломанное имущество заставили ожидать ещё худшего. И действительно, в задней комнате женщина, видно заправлявшая хозяйством, найдена повешенною со связанными руками; оба конюха и один работник с разрубленными черепами свалены в кучу, семилетний сын повешенной женщины пропал без вести. Судя по степени гнилости трупов и другим данным, надо предположить, что нападение совершено в первую ночь после вторичного отплытия Гека на шхуне с двумя рабочими; очевидно, хунхузы, скрываясь вблизи, следили за жертвами и выбрали время. Грабители удалились на шлюпках Гека, куда сложили и награбленное имущество.
Невдалеке от фермы, на реке Монгугае, убит русский охотник, возвращавшийся с удачного промысла пантов. Впрочем, не только русские, но и инородцы подвергаются убийству, но всегда для грабежа или завладения женщинами.
В 1874 году, Янковский, во главе поисковой партии, исследовал местность около бухты Мелководной. Однажды его обогнала толпа конных вооруженных китайцев, назвавшихся охотниками. Вскоре они услышали крик и им навстречу выбежал окровавленный таз [местные аборигены, охотничье племя, живет в фанзах китайского образца, рассеянных в местности от бухты Посьета до реки Суйфун и в долине этой реки] и взывал о помощи против грабителей. Янковский немедленно поехал во двор таза, но уже никого не застал там: хунхузы увезли с собой, кроме убогого имущества, жену и дочь хозяина. Янковский предложил тазу преследовать хунхузов и отбить у них добычу, но запуганный инородец нашел это безнадежным, потому что враги убили бы немедленно женщин, да и сверх того, он сомневался в возможности настигнуть беглецов, удалившихся в горные трущобы. На вопрос, какая участь ожидает женщин, таз безнадежно махнул рукой и высказал уверенность, что хунхузы через несколько дней убьют свои жертвы, чтобы не везти лишний груз.
На реке Эрльдогу, вблизи пильного завода Федорова, расположена плантация женьшеня одного манзы. В 1879 году, он отвез свой урожай во Владивосток и продал его за 3000 руб. Эти деньги он оставил в городе, и едва вернулся домой, как к нему ворвались 30 хунхузов и потребовали полученные им деньги. Не доверяя словам манзы, что выручки он не привез с собой, грабители начали пытать несчастного, положив его на жаровню. Когда хозяин умер от этого мучения, они подвергли той же участи работника, наконец, принялись за другого, но что-то помешало им окончить ужасное дело – последняя жертва, старик, остался жив и рассказал подробности преступления.
В 1879 году партия хунхузов сделала набег на корейскую деревню, близ села Никольского, угнала 105 лошадей и убила пять жителей. В бухте Таутунзе, на восточном берегу Амурского залива, хунхузы ранили охотника-манзу и взяли его панты и 200 рублей.
Все преступления хунхузов остаются без взысканий, вследствие полной невозможности разыскать виновных. Это обстоятельство вселяет постоянный страх жителям края, особенно русским, которым нет пощады. Звериный промысел, дающий населению мясо и хороший заработок, почти оставлен крестьянами, частью вследствие личной опасности, частью потому, что китайцы загородили все главные пути движения оленей и коз изгородями и зверовыми ямами. Уничтожить эти препятствия и отнять монополию у чужестранцев крестьяне не решаются, боясь жестокого возмездия. Между тем, вредная система промысла уничтожает зверей и леса.
Страх такого опасного соседства вредно влияет и на само заселение края. Финляндцы оставили уже свои разработанные поля и выбрали более безопасные места. Поселенцы предпочитают селиться вблизи одни от других, оставляя незанятыми более удобные места.
Наконец, при таких условиях страна необходимо сделается обетованною для всех голодных бродяг Маньчжурии и Северного Китая, которые совершенно окитают край. Необходимо немедленно принять энергические меры для противодействия подонкам нации, которая возбудила опасения даже в такой космополитической стране, как Североамериканские Штаты.

Литература: «Значение хунхузов для Южноуссурийского края»
Д.В.Ершов "Хунхузы. Необъявленная война".

mamlas wrote in January 5th, 2016

Ещё о

Казаки против хунхузов: этническая борьба в Уссурийском крае
Руководство Российской империи в конце XIX века терпело китайскую экспансию на Дальнем Востоке; отпор агрессорам дали казаки

«Русская планета» продолжает цикл рассказов историка Николая Лысенко о покорении Дальнего Востока казаками. Ранее были опубликованы и . По теме: Зачистка Дальнего Востока от азиатов | | | Расставание с Русской Америкой

Китайские хунхузы приговоренные к смертной казни

После подписания послом Московии Федором Головиным в 1689 году бесславного Нерчинского договора с Цинским Китаем Россия практически на 200 лет лишилась уже завоеванных и частично освоенных казаками земель по Амуру. Впрочем, об этой потере не сильно печалились в Петербурге: в середине XIX века земли Приамурья, а тем более Приморья, были для абсолютно подавляющего большинства администраторов империи чем-то вроде «владений на реке Лимпопо». Абсолютный европоцентризм, а паче - англоцентризм, - пропитавший все поры сознания обитателей властных коридоров Петербурга, совершенно отчетливо отвечал на вопрос о необходимости для русских вновь вернуться на «высокий берег Амура» удивленным, очень искренним вопросом - «а зачем?».

Особое же раздражение вызвало утверждение Невельского, что на Амуре практически не оказалось китайцев. Это заявление инициативного русского капитана было принято в штыки не только в Морском министерстве империи, но и в МИДе. Еще бы! Ведь получалось, что многолетние рекомендации чиновников этого внешнеполитического ведомства, которые четко предписывали всем российским эмиссарам в Восточной Сибири - «не раздражать китайцев каким-либо вторжением на китайские территории по Амуру», - оказались в отношении амурских земель откровенной профанацией, ставящей под сомнение профессиональную компетентность МИДа.

Казацкие «легионеры» в Уссурийском крае

Вооруженные казацкие станицы, населенные выходцами с Дона, Кубани, Терека, Урала и Забайкалья, впервые появились на Уссури в 1858 году. Идея их создания копировала, по существу, древний опыт военных лагерей рейнских и дунайских легионов Римской империи. Казаки, расселявшиеся по Амуру и Уссури, стремились к той же максимальной военнизированности быта и органичному сочетанию боевого дела и сельскохозяйственного ремесла. Внутренние взаимоотношения казаков, подобно легионерам из зарейнских и задунайских поселений, отличала нарочитая социальная простота при одновременной неукоснительной войсковой субординации. Именно эти факторы обеспечивали исключительную эффективность казацких методов установления этнополитического доминирования в Уссурийском крае, вне которых вскоре разыгравшаяся война с китайскими «манзами», весьма вероятно, была бы Россией в конечном итоге проиграна.

Казаки Уссурийского пешего батальона

Единственное постоянное население Уссурийского края в середине XIX века составляли аборигенные племена охотников и рыбаков - нивхи, удэге, орочоны и другие - общее число их не превышало 12-18 тысяч человек. Казацкое природопользование, основанное на загонном скотоводстве и пашенном земледелии, практически не приходило в противоречие с вековыми устоями хозяйствования амурских аборигенов.

Совершенно иную этносоциальную картину демонстрировала в середине XIX века соседняя (через реки Уссури и Туманган) Маньчжурия. Обширная, умеренно гористая, исключительно богатая природными ресурсами страна, Маньчжурия к середине XIX века только по названию оставалась маньчжурской. В этот период здесь было уже весьма плотное население - более 12 млн человек, из которых этнические маньчжуры едва составляли один миллион.

Черноголовые банды «краснобородых»

Внешний облик этнического ханьца: почти полное отсутствие бороды и жгуче черный цвет волос парадоксально противоречил самоназванию профессионального китайского разбойника - хунхуз. Слово «хунхуз», по авторитетному мнению синологов, есть искаженное китайское словосочетание «хун хуцзы», что в смысловом переводе на русский язык означает «обладатель красной бороды». Как столь несоответствующее фенотипическому облику китайца словосочетание стало настолько востребованным в этнической китайской среде, что, в конечном счете, стало своего рода разбойничьим самоназванием?

Я полагаю, что всякий современный китайский реваншист, искренне именующий Владивосток - Хайшэньвэем , а Благовещенск - Хайланьбао , будет очень благодарен Дмитрию Ершову за исчерпывающее и наукоемкое разъяснение подлинного смысла термина «хунхуз».

Впрочем, в исторической ретроспективе подобные оценки весьма нередко выдвигались, как это ни странно, русскими по происхождению «популяризаторами» Дальнего Востока. Например, писатель Гавриил Муров в книге «Люди и нравы Дальнего Востока (путевой дневник)», вышедшей в Томске в 1901 году, подробно объясняет парадокс бытования термина «краснобородых» в среде абсолютно черноголовых китайцев. «У китайцев не могло быть, - пишет Муров, - этого внешнего признака. У соседних с Китаем народов монгольской расы - тоже. Исключение составляют только наши русские, разные искатели приключений и легкой наживы … в течение многих десятков лет свирепствовавшие на обширной границе Китая, отнимая у него область за областью и уничтожая сотни сынов его. В течение этих лет выражение «красная борода» в приложении к «лихому» иноземцу становится общеупотребительным, а затем начинает применяться китайцами не к одним иноземцам, но и к своим, китайским разбойникам».

Казнь хунхузов в Маньчжурии

Термин «хунхуз» имеет весьма почтенную древность и, во всяком случае, никак не может быть соотнесен ни с русскими, ни с казаками, ни с гипотетическими деяниями последних в XVII веке в стиле «испанских конкистадоров». Этот термин возник в сугубо китайской среде и отражал вынужденное поклонение древних китайцев перед силой и мощью северных «ху» - племен скифо-динлинской группы, кочевавших в степях севернее Великой Китайской стены.

Например, согласно первой китайской династийной летописи «Ши цзи», написанной историком Сыма Цянем, гениальный Гао-хуан-ди, родоначальник династии Хань, - «имел орлиный нос, широкий лоб, был прост и одарен обширным соображением». Гао-хуан-ди имел также великолепную бороду и бакенбарды - физиономические признаки, немыслимые у этнически чистых китайцев в более поздние времена.

Поэтому, с учетом китайского менталитета, смысловой перевод термина «хунхуз» отнюдь не сводится к банальному - «профессиональный разбойник» (как полагал русский историк Ф.Ф. Буссе), а скорее ближе к понятиям «удалец», «ловец военной удачи», «народный герой». В истинности последнего значения убеждает красноречивая деталь: в официальных китайских документах XIX - начала XX века хунхуза, в случае применения к нему мер уголовного порядка, никогда не называли как «хунхуз», но всегда как - «даофэй», «хуфэй» или «туфэй», что означало предельно точно - «бандит». Хунхуз - «народный герой» - уже по одной этой пропозиции никак не мог быть бандитом.

Великорусское долготерпение, помноженное на чиновничью трусость

Попытки российской администрации хотя бы в некоторой мере упорядочить золотопромышленную и лесохозяйственную деятельность китайцев в Приморье (т.е. хищническую вырубку ими ценных дубовых лесов), предпринятые сразу после подписания в 1860 году Пекинского договора о границе, вызвали у китайских «манз» невероятно высокую волну ненависти к русским. Даже в центре Хабаровска (в то время военно-административный пункт Хабаровка) китайцы в лицо заявляли начальнику штаба сухопутных войск Приморской области полковнику М.П. Тихменеву, что уже недалек тот час, когда русские будут изгнаны вооруженной рукой с Амура и Уссури. Это были не пустые слова: дело со всей очевидностью шло к войне - китайские «манзы» активно вооружались, создавали в тайге и на тихоокеанском побережье тайные опорные пункты, устанавливали связь с хунхузами.

В отличие от подчеркнуто прокитайской политики империи Цин, российские администраторы на Амуре и в Приморье демонстрировали в отношении враждебной деятельности китайцев поразительное благодушие. Вместо оперативной и жесткой ответственности за нарушение российских законов, вместо необходимых репрессивных мер за акты враждебности к русскому и казацкому населению российские администраторы в отношении китайских «манз» в большинстве случаев избирали порочную методику безвольных увещеваний, бесконечных предупреждений, в лучшем случае - кратковременных арестов и плохо организованных выселений.

Дом манзов в Уссурийской тайге

Действительно, в Пекинском договоре был зафиксирован ряд статей, которые обеспечивали правоприменение законов империи Цин по отношению, подчеркиваю, - к оседлому - китайскому населению Приморья, которое в Уссурийском крае вряд ли превышало одну-две тысячи человек. Русские администраторы, стремясь любой ценой не вызвать «поползновений на мятежи и смуты подданных Цинского государства», стали трактовать эти статьи Пекинского договора в смысле вообще полной неподсудности этнических китайцев российскому правосудию. Случай беспрецедентный, наверное, в мировой истории!

«Манзовская война»: первый китайский урок в Русском Приморье

Буквально в одну декабрьскую ночь доселе абсолютно мирная обстановка в Приморье стремительно изменилась на противоположную. Все русские деревни в долине реки Сучан подверглись разграблению и поджогам. Нападения на русские деревни и казацкие станицы в крае продолжались всю зиму, а 26 апреля 1868 года хунхузы захватили и сожгли русский военный пост в заливе Стрелок. Уже через несколько дней китайцы дотла спалили русскую деревню Шкотово, а две крестьянские семьи, которые не успели убежать, были вырезаны. Далее последовал карательный рейд хунхузов по долине реки Монгугай, впадающей в Уссури со стороны русского берега. Все корейские и немногочисленные русские селения вдоль Монгугая были сожжены, терроризируемое оседлое население бежало. Одновременно китайские «манзы» совершили нападение на русский военный пост на острове Аскольд в заливе Петра Великого. Близость военного гарнизона Владивостока, расположенного всего в каких-то 50 км к северу от Аскольда, их совершенно не смутила. Создавалось впечатление, что и хунхузы, и «манзы» действовали синхронно, по заранее согласованному плану.

В итоге инициативный немец, спасший сотни жизней русских поселенцев, был обвинен русским майором В.Д. Мерказиным, личным адъютантом «законоборца» генерал-губернатора М.С. Корсакова, - «в злостном нарушении законов Российской империи, самоуправстве и бандитизме». Гордый Лаубе, не желающий терпеть издевательства «манз», был арестован и посажен в острог. По специальному указанию М.С. Корсакова немца должны были судить военным судом, решения которого вряд ли были бы гуманны. Лаубе спасло личное заступничество командира уссурийских казаков Якова Дьяченко, а также начальника штаба войск Приморской области Михаила Тихменева, весьма авторитетного в петербургских военных кругах. Немца выпустили из тюрьмы, а проведенное расследование показало «сугубую пристрастность в деле» майора В.Д. Мерказина.

Памятник Якову Дьяченко в Хабаровске

«Краснобородость» не спасает от удара казацкой лавы

В апреле 1882 года столь же изуверски жестокое нападение было совершенно хунхузами на ферму другого немецкого колониста К.А. Купера, в заливе Пластун. Китайцы сожгли дом колониста, убили двух сыновей Купера - Евгения и Иосифа, перебили всех работников фермы, угнали весь скот и разграбили имущества на 23 тысячи рублей.

Как и в случае с трагедией Ф. Гека, российская государственная машина, больше заинтересованная не в поиске виновных, а в том, чтобы не возбудить массового недовольства китайцев, неторопливо вела следственные действия. В итоге из семерых местных «манз» - наводчиков хунхузов - удалось арестовать только одного китайца, поскольку все остальные подельники уже успели благополучно перебраться в Китай. Впрочем, и этот «манза», некий Ван Цзичэн, в конечном итоге сумел избежать русского правосудия, поскольку умудрился сбежать из тюрьмы, сделав подкоп. Окрестное китайское население, надежно защищенное Пекинским договором, конечно же, не выдало ненавистным «ми-хоу» своего собрата.

В тех случаях, когда казакам не удавалось скрыть последствия своих превентивных вылазок против китайских пособников хунхузов, репрессии против них со стороны отечественной государственной машины следовали незамедлительно и были предельно карающими. Например, в октябре 1881 года русскими полицейскими были арестованы двое казаков, которых обвинили в убийстве пятерых китайских «манз». Более года шло следствие, и хотя в его ходе было выяснено, что убиенные «манзы» были постоянными наводчиками хунхузов из Маньчжурии, несчастных казаков все же расстреляли, а еще сорок нижних чинов и командовавший ими казацкий офицер еще долгое время находились под следствием.

Пойманные под Ляояном хунхузы / Репродукция: Сергей Величкин

Без какого-либо уведомления официальных российских учреждений атаман отдал приказ устроить в Полтавской массовое гуляние, с тем чтобы показать окрестным «манзам» - «як казаки, добре напившись горилки, зараз сплять вси».

Николай Лысенко , доктор исторических наук
«Русская планета», 10 апреля 2014