«Космос, нервная система и шмат сала», Василий Шукшин. Василий шукшин - космос, нервная система и шмат сала

Космос, нервная система и шмат сала

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке http://shukshinvasiliy.ru/ Приятного чтения! Космос, нервная система и шмат сала. Василий Макарович Шукшин Светлые души Михайло Беспалов полторы недели не был дома: возили зерно из далеких глубинок. Приехал в субботу, когда солнце уже садилось. На машине. Долго выруливал в узкие ворота, сотрясая застоявшийся теплый воздух гулом мотора. Въехал, заглушил мотор, открыл капот и залез под него. Из избы вышла жена Михайлы, Анна, молодая круглолицая баба. Постояла на крыльце, посмотрела на мужа и обиженно заметила: - Ты б хоть поздороваться зашел. - Здорово, Нюся! - приветливо сказал Михайло и пошевелил ногами в знак того, что он все понимает, но очень сейчас занят. Анна ушла в избу, громко хлопнув дверью. Михайло пришел через полчаса. Анна сидела в переднем углу, скрестив руки на высокой груди. Смотрела в окно. На стук двери не повела бровью. - Ты чего? - спросил Михайло. - Ничего. - Вроде сердишься? - Ну что ты! Разве можно на трудящий народ сердиться? - с неумелой насмешкой и горечью возразила Анна. Михайло неловко потоптался на месте. Сел на скамейку у печки, стал разуваться. Анна глянула на него и всплеснула руками: - Мамочка родимая! Грязный-то!.. - Пыль, - объяснил Михайло, засовывая портянки в сапоги. Анна подошла к нему, разняла на лбу спутанные волосы, потрогала ладошкой небритые щеки мужа и жадно прильнула горячими губами к его потрескавшимся, солоновато-жестким, пропахшим табаком и бензином губам. - Прямо места живого не найдешь, Господи ты мой! - жарко шептала она, близко разглядывая его лицо. Михайло прижимал к груди податливое мягкое тело и счастливо гудел: - Замараю ж я тебя всю, дуреха такая!.. - Ну и марай… марай, не думай! Побольше бы так марал! - Соскучилась небось? - Соскучишься! Уедет на целый месяц… - Где же на месяц? Эх ты… акварель! - Пусти, пойду баню посмотрю. Готовься. Белье вон на ящике. - Она ушла. Михайло, ступая до горяча натруженными ногами по прохладным доскам вымытого пола, прошел в сени, долго копался в углу среди старых замков, железяк, мотков проволоки: что-то искал. Потом вышел на крыльцо, крикнул жене: - Ань! Ты случайно не видела карбюратор? - Какой карбюратор? - Ну такой… с трубочками! - Не видела я никаких карбюраторов! Началось там опять… Михайло потер ладонью щеку, посмотрел на машину, ушел в избу. Поискал еще под печкой, заглянул под кровать… Карбюратора нигде не было. Пришла Анна. - Собрался? - Тут, понимаешь… штука одна потерялась, - сокрушенно заговорил Михайло. - Куда она, окаянная? - Господи! - Анна поджала малиновые губы. На глазах ее заблестели светлые капельки слез. - Ни стыда ни совести у человека! Побудь ты хозяином в доме! Приедет раз в год и то никак не может расстаться со своими штуками… Михайло поспешно подошел к жене. - Чего сделать, Нюся? - Сядь со мной. - Анна смахнула слезы. Сели. - У Василисы Калугиной есть полупальто плюшевое… хоро-о-шенькое! Видел, наверно, она в нем по воскресеньям на базар ездит! Михайло на всякий случай сказал: - Ага! Такое, знаешь… - Михайло хотел показать, какое пальто у Василисы, но скорее показал, как сама Василиса ходит: вихляясь без меры. Ему очень хотелось угодить жене. - Вот. Она это полупальто продает. Просит четыре сотни. - Так… - Михайло не знал, много это или мало. - Так вот я думаю: купить бы его? А тебе на пальто соберем ближе к зиме. Шибко оно тянется мне, Миша. Я давеча примерила - как влитое сидит! Михайло тронул ладонью свою выпуклую грудь. - Взять это полупальто. Чего тут думать? - Погоди ты! Разлысил лоб… Денег-то нету. А я вот что придумала: давай продадим одну овечку! А себе ягненка возьмем… - Правильно! - воскликнул Михайло. - Что правильно? - Продать овечку - Тебе хоть все продать! - Анна даже поморщилась. Михайло растерянно заморгал добрыми глазами. - Сама же говорит, елки зеленые! - Так я говорю, а ты пожалей. А то я - продать, и ты - продать. Ну и распродадим так все на свете! Михайло открыто залюбовался женой. - Какая ты у меня… головастая! Анна покраснела от похвалы. - Разглядел только… Из бани возвращались поздно. Уже стемнело. Михайло по дороге отстал. Анна с крыльца услышала, как скрипнула дверца кабины. - Миша! - Аиньки! Сейчас, Нюся, воду из радиатора спущу. - Замараешь белье-то! Михайло в ответ зазвякал гаечным ключом. - Миша! - Одну минуту, Нюся. - Я говорю, замараешь белье-то! - Я же не прижимаюсь к ней. Анна скинула с пробоя дверную цепочку и осталась ждать мужа на крыльце. Михайло, мелькая во тьме кальсонами, походил около машины, вздохнул, положил ключ на крыло, направился к избе. - Ну сделал? - Надо бы карбюратор посмотреть. Стрелять что-то начала. - Ты ее не целуешь случайно? Ведь за мной в женихах так не ухаживал, как за ней, черт ее надавал, проклятую! - рассердилась Анна. - Ну вот… При чем она здесь? - При том. Жизни никакой нету. В избе было чисто, тепло. На шестке весело гудел самовар. Михайло прилег на кровать; Анна собирала на стол ужин. Неслышно ходила по избе, носила бесконечные туески, кринки и рассказывала последние новости: - … Он уж было закрывать собрался магазин свой. А тот - то ли поджидал специально - тут и был! «Здрасти, - говорит, - я ревизор…» - Хэх! Ну? - Михайло слушал. - Ну тот туда-сюда - заегозил. Тыр-пыр - семь дыр, а выскочить некуда. Да. Хворым прикинулся… - А ревизор что? - А ревизор свое гнет: «Давайте делать ревизию». Опытный попался. - Тэк. Влопался, голубчик? - Всю ночь сидели. А утром нашего Ганю прямо из магазина да в КПЗ. - Сколько дали? - Еще не судили. Во вторник суд будет. А за ними давно уж народ замечал. Зоечка-то его последнее время в день по два раза переодевалась. Не знала, какое платье надеть. Как на пропасть! А сейчас ноет ходит: «Может, ошибка еще». Ошибка! Ганя ошибется! Михайло задумался о чем-то. За окнами стало светло: взошла луна. Где-то за деревней голосила поздняя гармонь. - Садись, Миша. Михайло задавил в пальцах окурок, скрипнул кроватью. - У нас одеяло какое-нибудь старое есть? - спросил он. - Зачем? - А в кузов постелить. Зерна много сыплется. - Что они, не могут вам брезенты выдать? - Их пока жареный петух не клюнет - не хватятся. Все обещают. - Завтра найдем чего-нибудь. Ужинали не торопясь, долго. Анна слазила в подпол, нацедила ковшик медовухи - для пробы. - Ну-ка, оцени. Михайло одним духом осушил ковш, отер губы и только после этого выдохнул: - Ох… хороша-а! - К празднику совсем дойдет. Ешь теперь. Прямо с лица весь опал. Ты шибко уж дурной, Миша, до работы. Нельзя так. Другие, посмотришь, гладкие приедут, как боровья… сытые - загляденье! А на тебя смотреть страшно. - Ничего-о, - гудел Михайло. - Как у вас тут? - Рожь сортируем. Пылища!.. Бери вон блинцы со сметанкой. Из новой пшеницы. Хлеба-то нынче сколько, Миша! Прямо страсть берет. Куда уж его столько! - Нужно. Весь СССР прокормить - это… одна шестая часть. - Ешь, ешь! Люблю смотреть, как ты ешь. Иной раз аж слезы наворачиваются почему-то. Михайло раскраснелся, глаза заискрились веселой лаской. Смотрел на жену, как будто хотел сказать ей что-то очень нежное. Но, видно, не находил нужного слова. Спать легли совсем поздно. В окна лился негреющий серебристый свет. На полу, в светлом квадрате, шевелилось темное кружево теней. Гармонь ушла на покой. Теперь только далеко в степи ровно, на одной ноте, гудел одинокий трактор. - Ночь-то! - восторженно прошептал Михайло. Анна, уже полусонная, пошевелилась. - А? - Ночь, говорю… - Хорошая. - Сказка просто! - Перед рассветом под окном пташка какая-то распевает, - невнятно проговорила Анна, забираясь под руку мужа. - До того красиво… - Соловей? - Какие же сейчас соловьи! - Да, верно… Замолчали. Анна, крутившая весь день тяжелую веялку, скоро уснула. Михайло полежал еще немного, потом осторожно высвободил свою руку, вылез из-под одеяла и на цыпочках вышел из избы. Когда через полчаса Анна хватилась мужа и выглянула в окно, она увидела его у машины. На крыле ослепительно блестели под луной его белые кальсоны. Михайло продувал карбюратор. Анна негромко окликнула его. Михайло вздрогнул, сложил на крыло детали и мелкой рысью побежал в избу. Молчком залез под одеяло и притих. Анна, устраиваясь около его бока, выговаривала ему: - На одну ночь приедет и то норовит убежать! Я ее подожгу когда-нибудь, твою машину. Она дождется у меня! Михайло ласково похлопал жену по плечу - успокаивал. Когда обида малость прошла, он повернулся к ней и стал рассказывать шепотом: - Там что, оказывается: ма-аленький клочочек ваты попал в жиклер. А он же, знаешь, жиклер… там иголка не пролезет. - Ну теперь-то все хоть? - Конечно. - Бензином опять несет! Ох… Господи!.. Михайло хохотнул, но тут же замолчал. Долго лежали молча. Анна опять стала дышать глубоко и ровно. Михайло осторожно кашлянул, послушал дыхание жены и начал вытаскивать руку - Ты опять? - спросила Анна. - Я попить хочу. - В сенцах в кувшине - квас. Потом закрой его. Михайло долго возился среди тазов, кадочек, нашел наконец кувшин, опустился на колени и, приложившись, долго пил холодный, с кислинкой квас. - Хо-ох! Елки зеленые! Тебе надо? - Нет, не хочу. Михайло шумно вытер губы, распахнул дверь сеней… Стояла удивительная ночь - огромная, светлая, тихая… По небу кое-где плыли легкие, насквозь пронизанные лунным светом облачка. Вдыхая всей грудью вольный, настоянный на запахе полыни воздух, Михайло сказал негромко: - Ты гляди, что делается!.. Ночь-то!.. Двое на телеге Дождь, дождь, дождь… Мелкий, назойливый, с легким шумом сеял день и ночь. Избы, дома, деревья - все намокло. Сквозь ровный шорох дождя слышалось, только, как всплескивала, журчала и булькала вода. Порой проглядывало солнышко, освещало падающую сетку дождя и опять закутывалось в лохматые тучи. …По грязной издавленной дороге двигалась одинокая повозка. Рослая гнедая лошадь устала, глубоко проваливала боками, но время от времени еще трусила рысью. Двое на телеге вымокли до основания и сидели, понурив головы. Старик возница часто вытирал рукавом фуфайки волосатое лицо и сердито ворчал: - Погодка, черт тебя надавал… Добрый хозяин собаку из дома не выпустит… За его спиной, укрывшись легким плащом, тряслась на охапке мокрой травы маленькая девушка с большими серыми глазами. Охватив руками колени, она безразлично смотрела на далекие скирды соломы. Рано утром эта «сорока», как про себя назвал ее сердитый возница, шумно влетела к нему в избу и подала записку: «Семен Захарович, отвези, пожалуйста, нашего фельдшера в Березовку. Это до крайности необходимо. А машина у нас на ремонте. Квасов». Захарыч прочитал записку, вышел на крыльцо, постоял под дождиком и, войдя в избу, бросил старухе: - Собери. Ехать не хотелось, и, наверно, поэтому бойкая девушка не понравилась Захарычу - он сердито не замечал ее. Кроме того, злила хитрость председателя с этим его «пожалуйста». Не будь записки и не будь там этого слова, он ни за что не поехал бы в такую непогодь. Захарыч долго возился, запрягая Гнедуху, толкал ее кулаком и, думая о записке, громко ворчал: -

Василий Шукшин. Космос, нервная система и шмат сала

Старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал. Раз в
месяц -- с пенсии -- Евстигнеич аккуратно напивался и после этого три дня
лежал в лежку. Матерился в бога.
-- Как черти копытьями толкут, в господа мать. Кончаюсь...
За столом, обложенным учебниками, сидел восьмиклассник Юрка, квартирант
Евстигнеича, учил уроки.
-- Кончаюсь, Юрка, в крестителя, в бога душу мать!..
-- Не надо было напиваться.
-- Молодой ишо рассуждать про это.
Пауза. Юрка поскрипывает пером.

Старику охота поговорить -- все малость полегче.
-- А чо же мне делать, если не напиться? Должен я хоть раз в месяц
отметиться...
-- Зачем?
-- Што я не человек, што ли?
-- Хм... Рассуждения, как при крепостном праве. -- Юрка откинулся на
спинку венского стула, насмешливо посмотрел на хозяина. -- Это тогда
считалось, что человек должен обязательно пить.
-- А ты откуда знаешь про крепостное время-то? -- Старик смотрит сверху
страдальчески и с любопытством. Юрка иногда удивляет его своими познаниями,
и он хоть и не сдается, но слушать парнишку любит, -- Откуда ты знаешь-то?
Тебе всего-то от горшка два вершка.
-- Проходили,
-- Учителя, што ли, рассказывали?
-- Но.
-- А они откуда знают? Там у вас ни одного старика нету.
-- В книгах.
-- В книгах... А они случайно не знают, отчего человек с похмелья
хворает?
-- Травление организма: сивушное масло.
-- Где масло? В водке?
-- Но.
Евстигнеичу хоть тошно, но он невольно усмехается:
-- Доучились.
-- Хочешь, я тебе формулу покажу? Сейчас я тебе наглядно докажу... --
Юрка взял было учебник химии, но старик застонал, обхватил руками голову.
-- О-о... опять накатило! Все, конец...
-- Ну, похмелись тогда, чего так мучиться-то?
Старик никак не реагирует на это предложение. Он бы похмелился, но
жалко денег, Он вообще скряга отменный. Живет справно, пенсия неплохая,
сыновья и дочь помогают из города. В погребе у него чего только нет -- сало
еще прошлогоднее, соленые огурцы, капуста, арбузы, грузди... Кадки, кадушки,
туески, бочонки -- целый склад, В кладовке полтора куля доброй муки, окорок
висит пуда на полтора. В огороде -- яма картошки, тоже еще прошлогодней, он
скармливает ее боровам, уткам и курицам. Когда он не хворает, он встает до
света и весь день, до темноты, возится по хозяйству. Часто спускается в
погреб, сядет на приступку и подолгу задумчиво сидит. "Черти драные. Тут ли
счас не жить" -- думает он и вылезает на свет белый. Это он о сыновьях и
дочери. Он ненавидит их за то, что они уехали в город.
У Юрки другое положение. Живет он в соседней деревне, где нет
десятилетки. Отца нет. А у матери кроме него еще трое. Отец утонул на
лесосплаве. Те трое ребятишек моложе Юрки. Мать бьется из последних сил,
хочет, чтоб Юрка окончил десятилетку. Юрка тоже хочет окончить десятилетку.
Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский.
Старик вроде не замечает Юркиной бедности, берет с него пять рублей в
месяц. А варят -- старик себе отдельно, Юрка себе. Иногда, к концу месяца, у
Юрки кончаются продукты. Старик долго косится на Юрку, когда тот всухомятку
ест хлеб. Потом спрашивает:
-- Все вышло?
-- Ага.
-- Я дам... апосля привезешь.
-- Давай.
Старик отвешивает на безмене килограмм-два пшена, и Юрка варит себе
кашу. По утрам беседуют у печки.
-- Все же охота доучиться?
-- Охота. Хирургом буду.
-- Сколько ишо?
-- Восемь. Потому что в медицинском -- шесть, а не пять, как в
остальных.
-- Ноги вытянешь, пока дойдешь до хирурга-то. Откуда она, мать,
денег-то возьмет сэстоль?
-- На стипендию. Учатся ребята... У нас из деревни двое так учатся.
Старик молчит, глядя на огонь. Видно, вспомнил своих детей.
-- Чо эт вас так шибко в город-то тянет?
-- Учиться... "Что тянет". А хирургом можно потом и в деревне работать.
Мне даже больше глянется в деревне.
-- Што, они много шибко получают, што ль?
-- Кто? Хирурги?
-- Но.
-- Наоборот, им мало плотят. Меньше всех. Сейчас прибавили, правда, но
все равно...
-- Дак на кой же шут тогда жилы из себя тянуть столько лет? Иди на
шофера выучись да работай. Они вон по скольку зашибают! Да ишо
приворовывают: где лесишко кому подкинет, где сена привезет совхозного --
деньги. И матери бы помог. У ей вить ишо трое на руках.
Юрка молчит некоторое время. Упоминание о матери и младших братьях
больно отзывается в сердце. Конечно, трудно матери... Накипает раздражение
против старика.
-- Проживем, -- резко говорит он. -- Никому до этого не касается,
-- Знамо дело, -- соглашается старик. -- Сбили вас с толку этим ученьем
-- вот и мотаетесь по белому свету, как... -- Он не подберет подходящего
слова -- как кто. -- Жили раньше без всякого ученья -- ничего, бог миловал:
без хлебушка не сидели.
-- У вас только одно на уме: раньше!
-- А то... ирапланов понаделали -- дерьма-то.
-- А тебе больше глянется на телеге?
-- А чем плохо на телеге? Я если поехал, так знаю: худо-бедно -- доеду.
А ты навернесся с этого свово ираплана -- костей не соберут.
И так подолгу они беседуют каждое утро, пока Юрка не уйдет в школу.
Старику необходимо выговориться -- он потом целый день молчит; Юрка же, хоть
и раздражает его занудливое ворчание старика, испытывает удовлетворение
оттого, что вступается за Новое -- за аэропланы, учение, город, книги,
кино...
Странно, но старик в бога тоже не верит.
-- Делать нечего -- и начинают заполошничать, кликуши, -- говорит он
про верующих. -- Робить надо, вот и благодать настанет.
Но работать -- это значит только для себя, на своей пашне, на своем
огороде. Как раньше. В колхозе он давно не работает, хотя старики в его годы
еще колупаются помаленьку -- кто на пасеке, кто объездным на полях, кто в
сторожах.
-- У тебя какой-то кулацкий уклон, дед, -- сказал однажды Юрка в
сердцах. Старик долго молчал на это. Потом сказал непонятно:
-- Ставай, пролятый заклеменный!.. -- И высморкался смачно сперва из
одной ноздри, потом из другой. Вытер нос подолом рубахи и заключил: -- Ты
ба, наверно, комиссаром у их был. Тогда молодые были комиссарами.
Юрке это польстило.
-- Не пролятый, а -- проклятьем, -- поправил он.
-- Насчет уклона-то... смотри не вякни где. А то придут, огород урежут.
У меня там сотки четыре лишка есть.
-- Нужно мне.
Частенько возвращались к теме о боге,
-- Чего у вас говорят про его?
-- Про кого?
-- Про бога-то,
-- Да ничего не говорят -- нету его.
-- А почему тогда столько людей молятся?
-- А почему ты то и дело поминаешь его? Ты же не веришь.
-- Сравнил! Я -- матерюсь.
-- Все равно -- в бога.
Старик в затруднении.
-- Я, што ли, один так лаюсь? Раз его все споминают, стало быть, и мне
можно.
-- Глупо. А в таком возрасте вообще стыдно.
-- Отлегло малость, в креста мать, -- говорит старик. -- Прямо в голове
все помутнело.
Юрка не хочет больше разговаривать -- надо выучить уроки.
-- Про кого счас проходишь?
-- Астрономию, -- коротко и суховато отвечает Юрка, давая тем самым
понять, что разговаривать не намерен.
-- Это про што?
-- Космос. Куда наши космонавты летают.
-- Гагарин-то?
-- Не один Гагарин... Много уж.
-- А чего они туда летают? Зачем?
-- Привет! -- воскликнул Юрка и опять откинулся на спинку стула. -- Ну,
ты даешь. А что они, будут лучше на печке лежать?
-- Што ты привязался с этой печкой? -- обиделся старик. -- Доживи до
моих годов, тогда вякай.
-- Я же не в обиду тебе говорю. Но спрашивать: зачем люди в космос
летают? -- это я тебе скажу...
-- Ну и растолкуй. Для чего же тебя учат? Штоб ты на стариков злился?
-- Ну во-первых: освоение космоса -- это... надо. Придет время, люди
сядут на Луну. А еще придет время -- долетят до Венеры. А на Венере, может,
тоже люди живут. Разве не интересно доглядеть на них?..
-- Они такие же, как мы?
-- Этого я точно не знаю. Может, маленько пострашней, потому что там
атмосфера не такая -- больше давит.
-- Ишо драться кинутся,
-- За что?
-- Ну, скажут: зачем прилетели? -- Старик заинтересован рассказом. --
Непрошеный гость хуже татарина.
-- Не кинутся. Они тоже обрадуются. Еще неизвестно, кто из нас умнее --
может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется,
дальше полетим... -- Юрку самого захватила такая перспектива человечества.
Он встал и начал ходить по избе. -- Мы же еще не знаем, сколько таких
планет, похожих на Землю! А их, может, миллионы! И везде живут существа. И
мы будем летать друг к другу... И получится такое... мировое человечество.
Все будем одинаковые.
-- Жениться, што ли, друг на дружке будете?
-- Я говорю -- в смысле образования! Может, где-нибудь есть такие
человекоподобные, что мы все у них поучимся. Может, у них все уже давно
открыто, а мы только первые шаги делаем. Вот и получится тогда то самое
царство божие, которое религия называет -- рай. Или ты, допустим, захотел
своих сыновей повидать прямо с печки -- пожалуйста, включил видеоприемник,
настроился на определенную волну -- они здесь, разговаривай. Захотелось
слетать к дочери, внука понянчить -- лезешь на крышу, заводишь небольшой
вертолет -- и через какое-то время икс ты у дочери... А внук... ему сколько?
-- Восьмой, однако,
-- Внук тебе почитает "Войну и мир", потому что развитие будет
ускоренное. А медицина будет такая, что люди будут до ста -- ста двадцати
лет жить.
-- Ну, это уж ты... приврал.
-- Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двадцать лет-это
нормальный срок считается. Мы только не располагаем данными. Но мы возьмем
их у соседей по Галактике.
-- А сами-то не можете -- чтоб на сто двадцать?
-- Сами пока не можем. Это медленный процесс. Может, и докатимся
когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро. Быстрее
будет построить такой космический корабль, который долетит до Галактики. И
возможно, там этот процесс уже решен: открыто какое-нибудь лекарство...
-- Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.
-- Ты не захочешь, а другие -- с радостью. Будет такое средство...
-- "Средство".,. Открыли бы с похмелья какое-нибудь средство -- и то
ладно. А то башка, как этот... как бачок из-под самогона,
-- Не надо пить.
-- Пошел ты!..
Замолчали.
Юрка сел за учебники.
-- У вас только одно на языке: "будет! будет!.." -- опять начал старик,
-- Трепачи. Ты вот -- шешнадцать лет будешь учиться, а начнет человек
помирать, чего ты ему сделаешь?
-- Вырежу чего-нибудь.
-- Дак если ему срок подошел помирать, чего ты ему вырежешь?
-- Я на такие... дремучие вопросы не отвечаю.
-- Нечего отвечать, вот и не отвечаете.
-- Нечего?.. А вот эти люди!.. -- сгреб кучу книг и показал, -- Вот
этим людям тоже нечего отвечать?! Ты хоть одну прочитал?
-- Там читать нечего -- вранье одно.
-- Ладно! -- Юрка вскочил и опять начал ходить по избе. -- Чума раньше
была?
-- Холера?
-- Ну, холера.
-- Была. У нас в двадцать...
-- Где она сейчас? Есть?
-- Не приведи господи! Может, будет ишо...
-- В том-то и дело, что не будет. С ней научились бороться. Дальше:
если бы тебя раньше бешеная собака укусила, что бы с тобой было?
-- Сбесился бы.
-- И помер. А сейчас -- сорок уколов, и вер. Человек живет. Туберкулез
был неизлечим? Сейчас, пожалуйста: полгода -- и человек как огурчик! А кто
это все придумал? Ученые! "Вранье"... Хоть бы уж помалкивали, если не
понимаете.
Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.
-- Так. Допустим. Собака -- это ладно, А вот змея укусит?.. Иде они
были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет -- и как рукой
сымет. А вить она институтов никаких не кончала.
-- Укус был не смертельный. Вот и все.
-- Иди подставь: пусть она разок чикнет куда-нибудь... .
-- Пожалуйста! Я до этого укол сделаю, и пусть кусает сколько влезет --
я только улыбнусть.
-- Хвастунишка.
-- Да вот же они, во-от! -- Юрка опять показал книги. -- Люди на себе
проверяли! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал
студентов и стал им диктовать, как он помирает,
-- Как это?
-- Так. "Вот, -- говорит, -- сейчас у меня холодеют ноги --
записывайте". Они записывали. Потом руки отнялись. Он говорит: "Руки
отнялись".
-- Они пишут?
-- Пишут, Потом сердце стало останавливаться, он говорит: "Пишите". Они
плакали и писали, -- У Юрки у самого защипало глаза от слез. На старика
рассказ тоже произвел сильное действие.
-- Ну?..
-- И помер. И до последней минуты все рассказывал, потому что это надо
было для науки. А вы с этими вашими бабками еще бы тыщу лет в темноте
жили... "Раньше было! Раньше было!.." Вот так было раньше?! -- Юрка подошел
к розетке, включил радио. Пела певица. -- Где она? Ее же нет здесь!
-- Кого?
-- Этой... кто поет-то.
-- Дак это по проводам...
-- Это -- радиоволны! "По проводам". По проводам -- это у нас здесь, в
деревне, только. А она, может, где-нибудь на Сахалине поет -- что, туда
провода протянуты?
-- Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видал: вдоль железной
дороги провода висят.
Юрка махнул рукой:
-- Тебе не втолковать. Мне надо уроки учить. Все.
-- Ну и учи.
-- А ты меня отрываешь. -- Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал
читать.
Долго в избе было тихо.
-- Он есть на карточке? -- спросил старик.
-- Кто?
-- Тот ученый, помирал-то который.
-- Академик Павлов? Вот он,
Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Старик долго и серьезно
разглядывал изображение ученого.
-- Старенький уж был.
-- Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые. --
Юрка отнял книгу. -- И не валялся потом на печке, не матерился. Он в городки
играл до самого последнего момента, пока не свалился. А сколько он собак
прирезал, чтобы рефлексы доказать!.. Нервная система -- это же его учение.
Почему ты сейчас хвораешь?
-- С похмелья, я без Павлова знаю.
-- С похмелья-то с похмелья, но ты же вчера оглушил свою нервную
систему, затормозил, а сегодня она... распрямляется. А у тебя уж условный
рефлекс выработался: как пенсия, так обязательно пол-литра. Ты уже не можешь
без этого, -- Юрка ощутил вдруг некое приятное чувство, что он может
спокойно и убедительно доказывать старику весь вред и все последствия его
выпивок. Старик слушал. -- Значит, что требуется? Перебороть этот рефлекс.
Получил пенсию на почте. Пошел домой... И ноги у тебя сами поворачивают в
сельмаг. А ты возьми пройди мимо. Или совсем другим переулком пройди.
-- Я хуже маяться буду.
-- Раз помаешься, два, три -- потом привыкнешь. Будешь спокойно идти
мимо сельмага и посмеиваться.
Старик привстал, свернул трясущимися пальцами цигарку, прикурил.
Затянулся и закашлялся.
-- Ох, мать твою... Кхох!.. Аж выворачивает всего. Это ж надо так!
Юрка сел опять за учебники.
Старик кряхтя слез с печки, надел пимы, полушубок, взял нож и вышел в
сенцы. "Куда это он?" -- подумал Юрка.
Старика долго не было. Юрка хотел уж было идти посмотреть, куда он
пошел с ножом. Но тот пришел сам, нес в руках шмат сала в ладонь величиной.
-- Хлеб-то есть? -- спросил строго.
-- Есть. А что?
-- На, поешь с салом, а то загнесся загодя со своими академиками...
пока их изучишь всех.
Юрка даже растерялся.
-- Мне же нечем отдавать будет -- у нас нету...
-- Ешь. Там чайник в печке -- ишо горячий, наверно... Поешь.
Юрка достал чайник из печки, налил в кружку теплого еще чая, нарезал
хлеба, ветчины и стал есть. Старик с трудом залез опять на печь и смотрел
оттуда на Юрку.
-- Как сало-то?
-- Вери вел! Первый сорт.
-- Кормить ее надо уметь, свинью-то. Одни сдуру начинают ее напичкивать
осенью -- получается одно сало, мяса совсем нет. Другие наоборот --
маринуют: дескать, мясистее будет. Одно сало-то не все любят. Заколют: ни
мяса, ни сала. А ее надо так: недельку покормить как следовает, потом
подержать впроголодь, опять недельку покормить, опять помариновать... Вот
оно тогда будет слоями: слой сала, слой мяса. Солить тоже надо уметь...
Юрка слушал и с удовольствием уписывал мерзлое душистое сало,
действительно на редкость вкусное.
-- Ох, здорово! Спасибо.
-- Наелся?
-- Ага. -- Юрка убрал со стола хлеб, чайник. Сало еще осталось. -- А
это куда?
-- Вынеси в сени, на кадушку. Вечером ишо поешь.
Юрка вынес сало в сенцы. Вернулся, похлопал себя по животу, сказал
весело:
-- Теперь голова лучше будет соображать... А то... это... сидишь --
маленько кружится.
-- Ну вот, -- сказал довольный дед, укладываясь опять на спину. -- Ох,
мать твою в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.
-- Может, я пойду куплю четвертинку! -- предложил Юрка.
Дед помолчал.
-- Ладно... пройдет так. Потом, попозже, курям посыплешь да коровенке
на ночь пару навильников дашь. Воротчики только закрыть не забудь!
-- Ладно. Значит, так: что у нас еще осталось? География. Сейчас мы
ее... галопом. -- Юрке сделалось весело: поел хорошо, уроки почти готовы --
вечером можно на лыжах покататься.
-- А у его чего же родных-то никого, што ли, не было? -- спросил вдруг
старик.
-- У кого? -- не понял Юрка.
-- У того академика-то. Одни студенты стояли?
-- У Павлова-то? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.
-- Дети-то были, поди?
-- Наверно. Завтра узнаю.
-- Были, конешно. Никого если бы не было родных-то, не много
надиктуешь. Одному-то плохо,
Юрка не стал возражать. Можно было сказать: а студенты-то! Но он не
стал говорить.
-- Конечно, -- согласился он. -- Одному плохо.

Старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал. Раз в месяц - с пенсии - Евстигнеич аккуратно напивался и после этого три дня лежал в лежку. Матерился в бога.

Как черти копытьями толкут, в господа мать. Кончаюсь…

За столом, обложенным учебниками, сидел восьмиклассник Юрка, квартирант Евстигнеича, учил уроки.

Кончаюсь, Юрка, в крестителя, в бога душу мать!..

Не надо было напиваться.

Молодой ишо рассуждать про это.

Пауза. Юрка поскрипывает пером.

Старику охота поговорить - все малость полегче.

А чо же мне делать, если не напиться? Должен я хоть раз в месяц отметиться…

Што я не человек, што ли?

Хм… Рассуждения, как при крепостном праве. - Юрка откинулся на спинку венского стула, насмешливо посмотрел на хозяина. - Это тогда считалось, что человек должен обязательно пить.

А ты откуда знаешь про крепостное время-то? - Старик смотрит сверху страдальчески и с любопытством. Юрка иногда удивляет его своими познаниями, и он хоть и не сдается, но слушать парнишку любит, - Откуда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка.

Проходили.

Учителя, што ли, рассказывали?

А они откуда знают? Там у вас ни одного старика нету.

В книгах.

В книгах… А они случайно не знают, отчего человек с похмелья хворает?

Травление организма: сивушное масло.

Где масло? В водке?

Евстигнеичу хоть тошно, но он невольно усмехается:

Доучились.

Хочешь, я тебе формулу покажу? Сейчас я тебе наглядно докажу…Юрка взял было учебник химии, но старик застонал, обхватил руками голову.

О-о… опять накатило! Все, конец…

Ну, похмелись тогда, чего так мучиться-то?

Старик никак не реагирует на это предложение. Он бы похмелился, но жалко денег, Он вообще скряга отменный. Живет справно, пенсия неплохая, сыновья и дочь помогают из города. В погребе у него чего только нет - сало еще прошлогоднее, соленые огурцы, капуста, арбузы, грузди… Кадки, кадушки, туески, бочонки - целый склад, В кладовке полтора куля доброй муки, окорок висит пуда на полтора. В огороде яма картошки, тоже еще прошлогодней, он скармливает ее боровам, уткам и курицам. Когда он не хворает, он встает до света и весь день, до темноты, возится по хозяйству. Часто спускается в погреб, сядет на приступку и подолгу задумчиво сидит. «Черти драные. Тут ли счас не жить» - думает он и вылезает на свет белый. Это он о сыновьях и дочери. Он ненавидит их за то, что они уехали в город.

У Юрки другое положение. Живет он в соседней деревне, где нет десятилетки. Отца нет. А у матери кроме него еще трое. Отец утонул на лесосплаве. Те трое ребятишек моложе Юрки. Мать бьется из последних сил, хочет, чтоб Юрка окончил десятилетку. Юрка тоже хочет окончить десятилетку. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский.

Старик вроде не замечает Юркиной бедности, берет с него пять рублей в месяц. А варят - старик себе отдельно, Юрка себе. Иногда, к концу месяца, у Юрки кончаются продукты. Старик долго косится на Юрку, когда тот всухомятку ест хлеб. Потом спрашивает:

Все вышло?

Я дам… апосля привезешь.

Старик отвешивает на безмене килограмм-два пшена, и Юрка варит себе кашу. По утрам беседуют у печки.

Все же охота доучиться?

Охота. Хирургом буду.

Сколько ишо?

Восемь. Потому что в медицинском - шесть, а не пять, как в остальных.

Ноги вытянешь, пока дойдешь до хирурга-то. Откуда она, мать, денег-то возьмет сэстоль?

На стипендию. Учатся ребята… У нас из деревни двое так учатся.

Старик молчит, глядя на огонь. Видно, вспомнил своих детей.

Чо эт вас так шибко в город-то тянет?

Учиться… «Что тянет». А хирургом можно потом и в деревне работать. Мне даже больше глянется в деревне.

Што, они много шибко получают, што ль?

Кто? Хирурги?

Наоборот, им мало плотят. Меньше всех. Сейчас прибавили, правда, но все равно…

Дак на кой же шут тогда жилы из себя тянуть столько лет? Иди на шофера выучись да работай. Они вон по скольку зашибают! Да ишо приворовывают: где лесишко кому подкинет, где сена привезет совхозного - деньги. И матери бы помог. У ей вить ишо трое на руках.

Юрка молчит некоторое время. Упоминание о матери и младших братьях больно отзывается в сердце. Конечно, трудно матери… Накипает раздражение против старика.

Проживем, - резко говорит он. - Никому до этого не касается.

Знамо дело, - соглашается старик. - Сбили вас с толку этим ученьем - вот и мотаетесь по белому свету, как… - Он не подберет подходящего слова - как кто. - Жили раньше без всякого ученья - ничего, бог миловал: без хлебушка не сидели.

У вас только одно на уме: раньше!

А то… ирапланов понаделали-дерьма-то.

А тебе больше глянется на телеге?

А чем плохо на телеге? Я если поехал, так знаю: худо-бедно доеду. А ты навернесся с этого свово ираплана - костей не соберут.

И так подолгу они беседуют каждое утро, пока Юрка не уйдет в школу. Старику необходимо выговориться - он потом целый день молчит; Юрка же, хоть и раздражает его занудливое ворчание старика, испытывает удовлетворение оттого, что вступается за Новое - за аэропланы, учение, город, книги, кино…

Странно, но старик в бога тоже не верит.

Делать нечего - и начинают заполошничать, кликуши, - говорит он про верующих. - Робить надо, вот и благодать настанет.

Но работать - это значит только для себя, на своей пашне, на своем огороде. Как раньше. В колхозе он давно не работает, хотя старики в его годы еще колупаются помаленьку - кто на пасеке, кто объездным на полях, кто в сторожах.

У тебя какой-то кулацкий уклон, дед, - сказал однажды Юрка в сердцах. Старик долго молчал на это. Потом сказал непонятно:

Ставай, пролятый заклеменный!.. - И высморкался смачно сперва из одной ноздри, потом из другой. Вытер нос подолом рубахи и заключил: Ты ба, наверно, комиссаром у их был. Тогда молодые были комиссарами.

Юрке это польстило.

Не пролятый, а - проклятьем, - поправил он.

Насчет уклона-то… смотри не вякни где. А то придут, огород урежут. У меня там сотки четыре лишка есть.

Нужно мне.

Частенько возвращались к теме о боге.

Чего у вас говорят про его?

Про кого?

Про бога-то.

Да ничего не говорят - нету его.

А почему тогда столько людей молятся?

А почему ты то и дело поминаешь его? Ты же не веришь.

Сравнил! Я - матерюсь.

Все равно - в бога.

Старик в затруднении.

Я, што ли, один так лаюсь? Раз его все споминают, стало быть, и мне можно.

Глупо. А в таком возрасте вообще стыдно.

Отлегло малость, в креста мать, - говорит старик. - Прямо в голове все помутнело.

Юрка не хочет больше разговаривать - надо выучить уроки.

Про кого счас проходишь?

Астрономию, - коротко и суховато отвечает Юрка, давая тем самым понять, что разговаривать не намерен.

Это про што?

Космос. Куда наши космонавты летают.

Гагарин-то?

Не один Гагарин… Много уж.

А чего они туда летают? Зачем?

Привет! - воскликнул Юрка и опять откинулся на спинку стула. Ну, ты даешь. А что они, будут лучше на печке лежать?

Што ты привязался с этой печкой? - обиделся старик. - Доживи до моих годов, тогда вякай.

Я же не в обиду тебе говорю. Но спрашивать: зачем люди в космос летают? - это я тебе скажу…

Ну и растолкуй. Для чего же тебя учат? Штоб ты на стариков злился?

Ну во-первых: освоение космоса-это… надо. Придет время, люди сядут на Луну. А еще придет время - долетят до Венеры. А на Венере, может, тоже люди живут. Разве не интересно доглядеть на них?..

Они такие же, как мы?

Этого я точно не знаю. Может, маленько пострашней, потому что там атмосфера не такая - больше давит.

Ишо драться кинутся.

Ну, скажут: зачем прилетели? - Старик заинтересован рассказом. Непрошеный гость хуже татарина.

Не кинутся. Они тоже обрадуются. Еще неизвестно, кто из нас умнее - может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим… - Юрку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе. - Мы же еще не знаем, сколько таких планет, похожих на Землю! А их, может, миллионы! И везде живут существа. И мы будем летать друг к другу… И получится такое… мировое человечество. Все будем одинаковые.

Жениться, што ли, друг на дружке будете?

Я говорю - в смысле образования! Может, где-нибудь есть такие человекоподобные, что мы все у них поучимся. Может, у них все уже давно открыто, а мы только первые шаги делаем. Вот и получится тогда то самое царство божие, которое религия называет - рай. Или ты, допустим, захотел своих сыновей повидать прямо с печки - пожалуйста, включил видеоприемник, настроился на определенную волну - они здесь, разговаривай. Захотелось слетать к дочери, внука понянчить - лезешь на крышу, заводишь небольшой вертолет - и через какое-то время икс ты у дочери… А внук… ему сколько?

Восьмой, однако.

Внук тебе почитает «Войну и мир», потому что развитие будет ускоренное. А медицина будет такая, что люди будут до ста - ста двадцати лет жить.

Ну, это уж ты… приврал.

Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двадцать лет-это нормальный срок считается. Мы только не располагаем данными. Но мы возьмем их у соседей по Галактике.

А сами-то не можете - чтоб на сто двадцать?

Сами пока не можем. Это медленный процесс. Может, и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро. Быстрее будет построить такой космический корабль, который долетит до Галактики. И возможно, там этот процесс уже решен: открыто какое-нибудь лекарство…

Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.

Ты не захочешь, а другие - с радостью. Будет такое средство…

- «Средство»… Открыли бы с похмелья какое-нибудь средство - и то ладно. А то башка, как этот… как бачок из-под самогона.

Не надо пить.

Пошел ты!..

Замолчали.

Юрка сел за учебники.

У вас только одно на языке: «будет! будет!..» - опять начал старик, - Трепачи. Ты вот - шешнадцать лет будешь учиться, а начнет человек помирать, чего ты ему сделаешь?

Вырежу чего-нибудь.

Дак если ему срок подошел помирать, чего ты ему вырежешь?

Я на такие… дремучие вопросы не отвечаю.

Нечего отвечать, вот и не отвечаете.

Нечего?.. А вот эти люди!.. - сгреб кучу книг и показал, - Вот этим людям тоже нечего отвечать?! Ты хоть одну прочитал?

Ладно! - Юрка вскочил и опять начал ходить по избе. - Чума раньше была?

Ну, холера.

Была. У нас в двадцать…

Где она сейчас? Есть?

Не приведи господи! Может, будет ишо…

В том-то и дело, что не будет. С ней научились бороться. Дальше: если бы тебя раньше бешеная собака укусила, что бы с тобой было?

Сбесился бы.

И помер. А сейчас - сорок уколов, и вер. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас, пожалуйста: полгода - и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые! «Вранье»… Хоть бы уж помалкивали, если не понимаете.

Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.

Так. Допустим. Собака - это ладно, А вот змея укусит?.. Иде они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет - и как рукой сымет. А вить она институтов никаких не кончала.

Укус был не смертельный. Вот и все.

Иди подставь: пусть она разок чикнет куда-нибудь…

Пожалуйста! Я до этого укол сделаю, и пусть кусает сколько влезет - я только улыбнусть.

Хвастунишка.

Да вот же они, во-от! - Юрка опять показал книги. - Люди на себе проверяли! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает.

Как это?

Так. «Вот, - говорит, - сейчас у меня холодеют ноги записывайте». Они записывали. Потом руки отнялись. Он говорит: «Руки отнялись».

Они пишут?

Пишут, Потом сердце стало останавливаться, он говорит: «Пишите». Они плакали и писали, - У Юрки у самого защипало глаза от слез. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.

И помер. И до последней минуты все рассказывал, потому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабками еще бы тыщу лет в темноте жили… «Раньше было! Раньше было!..» Вот так было раньше?! Юрка подошел к розетке, включил радио. Пела певица. - Где она? Ее же нет здесь!

Этой… кто поет-то.

Дак это по проводам…

Это - радиоволны! «По проводам». По проводам - это у нас здесь, в деревне, только. А она, может, где-нибудь на Сахалине поет - что, туда провода протянуты?

Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видал: вдоль железной дороги провода висят.

Юрка махнул рукой:

Тебе не втолковать. Мне надо уроки учить. Все.

Ну и учи.

А ты меня отрываешь. - Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал читать.

Долго в избе было тихо.

Он есть на карточке? - спросил старик.

Тот ученый, помирал-то который.

Академик Павлов? Вот он.

Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Старик долго и серьезно разглядывал изображение ученого.

Старенький уж был.

Он был до старости лет бодрый и не напивался, как… некоторые. Юрка отнял книгу. - И не валялся потом на печке, не матерился. Он в городки играл до самого последнего момента, пока не свалился. А сколько он собак прирезал, чтобы рефлексы доказать!.. Нервная система - это же его учение. Почему ты сейчас хвораешь?

С похмелья, я без Павлова знаю.

С похмелья-то с похмелья, но ты же вчера оглушил свою нервную систему, затормозил, а сегодня она… распрямляется. А у тебя уж условный рефлекс выработался: как пенсия, так обязательно пол-литра. Ты уже не можешь без этого, - Юрка ощутил вдруг некое приятное чувство, что он может спокойно и убедительно доказывать старику весь вред и все последствия его выпивок. Старик слушал. - Значит, что требуется? Перебороть этот рефлекс. Получил пенсию на почте. Пошел домой… И ноги у тебя сами поворачивают в сельмаг. А ты возьми пройди мимо. Или совсем другим переулком пройди.

Я хуже маяться буду.

Раз помаешься, два, три - потом привыкнешь. Будешь спокойно идти мимо сельмага и посмеиваться.

Старик привстал, свернул трясущимися пальцами цигарку, прикурил. Затянулся и закашлялся.

Ох, мать твою… Кхох!.. Аж выворачивает всего. Это ж надо так!

Юрка сел опять за учебники.

Старик кряхтя слез с печки, надел пимы, полушубок, взял нож и вышел в сенцы. «Куда это он?» - подумал Юрка.

Старика долго не было. Юрка хотел уж было идти посмотреть, куда он пошел с ножом. Но тот пришел сам, нес в руках шмат сала в ладонь величиной.

Хлеб-то есть? - спросил строго.

Есть. А что?

На, поешь с салом, а то загнесся загодя со своими академиками… пока их изучишь всех.

Юрка даже растерялся.

Мне же нечем отдавать будет - у нас нету…

Ешь. Там чайник в печке - ишо горячий, наверно… Поешь.

Юрка достал чайник из печки, налил в кружку теплого еще чая, нарезал хлеба, ветчины и стал есть. Старик с трудом залез опять на печь и смотрел оттуда на Юрку.

Как сало-то?

Вери вел! Первый сорт.

Кормить ее надо уметь, свинью-то. Одни сдуру начинают ее напичкивать осенью - получается одно сало, мяса совсем нет. Другие наоборот - маринуют: дескать, мясистее будет. Одно сало-то не все любят. Заколют: ни мяса, ни сала. А ее надо так: недельку покормить как следовает, потом подержать впроголодь, опять недельку покормить, опять помариновать… Вот оно тогда будет слоями: слой сала, слой мяса. Солить тоже надо уметь…

Юрка слушал и с удовольствием уписывал мерзлое душистое сало, действительно на редкость вкусное.

Ох, здорово! Спасибо.

Ага. - Юрка убрал со стола хлеб, чайник. Сало еще осталось. - А это куда?

Вынеси в сени, на кадушку. Вечером ишо поешь.

Юрка вынес сало в сенцы. Вернулся, похлопал себя по животу, сказал весело:

Теперь голова лучше будет соображать… А то… это… сидишь маленько кружится.

Ну вот, - сказал довольный дед, укладываясь опять на спину. - Ох, мать твою в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.

Может, я пойду куплю четвертинку! - предложил Юрка.

Дед помолчал.

Ладно… пройдет так. Потом, попозже, курям посыплешь да коровенке на ночь пару навильников дашь. Воротчики только закрыть не забудь!

Ладно. Значит, так: что у нас еще осталось? География. Сейчас мы ее… галопом. - Юрке сделалось весело: поел хорошо, уроки почти готовы - вечером можно на лыжах покататься.

А у его чего же родных-то никого, што ли, не было? - спросил вдруг старик.

У кого? - не понял Юрка.

У того академика-то. Одни студенты стояли?

У Павлова-то? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.

Дети-то были, поди?

Наверно. Завтра узнаю.

Были, конешно. Никого если бы не было родных-то, не много надиктуешь. Одному-то плохо.

Юрка не стал возражать. Можно было сказать: а студенты-то! Но он не стал говорить.

Конечно, - согласился он. - Одному плохо.

Василий Шукшин

Космос, нервная система и шмат сала

Светлые души

Михайло Беспалов полторы недели не был дома: возили зерно из далеких глубинок.

Приехал в субботу, когда солнце уже садилось. На машине. Долго выруливал в узкие ворота, сотрясая застоявшийся теплый воздух гулом мотора.

Въехал, заглушил мотор, открыл капот и залез под него.

Из избы вышла жена Михайлы, Анна, молодая круглолицая баба. Постояла на крыльце, посмотрела на мужа и обиженно заметила:

Ты б хоть поздороваться зашел.

Здорово, Нюся! - приветливо сказал Михайло и пошевелил ногами в знак того, что он все понимает, но очень сейчас занят.

Анна ушла в избу, громко хлопнув дверью.

Михайло пришел через полчаса.

Анна сидела в переднем углу, скрестив руки на высокой груди. Смотрела в окно. На стук двери не повела бровью.

Ты чего? - спросил Михайло.

Вроде сердишься?

Ну что ты! Разве можно на трудящий народ сердиться? - с неумелой насмешкой и горечью возразила Анна.

Михайло неловко потоптался на месте. Сел на скамейку у печки, стал разуваться. Анна глянула на него и всплеснула руками:

Мамочка родимая! Грязный-то!..

Пыль, - объяснил Михайло, засовывая портянки в сапоги.

Анна подошла к нему, разняла на лбу спутанные волосы, потрогала ладошкой небритые щеки мужа и жадно прильнула горячими губами к его потрескавшимся, солоновато-жестким, пропахшим табаком и бензином губам.

Прямо места живого не найдешь, Господи ты мой! - жарко шептала она, близко разглядывая его лицо.

Михайло прижимал к груди податливое мягкое тело и счастливо гудел:

Замараю ж я тебя всю, дуреха такая!..

Ну и марай… марай, не думай! Побольше бы так марал!

Соскучилась небось?

Соскучишься! Уедет на целый месяц…

Где же на месяц? Эх ты… акварель!

Пусти, пойду баню посмотрю. Готовься. Белье вон на ящике. - Она ушла.

Михайло, ступая до горяча натруженными ногами по прохладным доскам вымытого пола, прошел в сени, долго копался в углу среди старых замков, железяк, мотков проволоки: что-то искал. Потом вышел на крыльцо, крикнул жене:

Ань! Ты случайно не видела карбюратор?

Какой карбюратор?

Ну такой… с трубочками!

Не видела я никаких карбюраторов! Началось там опять…

Михайло потер ладонью щеку, посмотрел на машину, ушел в избу. Поискал еще под печкой, заглянул под кровать… Карбюратора нигде не было.

Пришла Анна.

Собрался?

Тут, понимаешь… штука одна потерялась, - сокрушенно заговорил Михайло. - Куда она, окаянная?

Господи! - Анна поджала малиновые губы. На глазах ее заблестели светлые капельки слез. - Ни стыда ни совести у человека! Побудь ты хозяином в доме! Приедет раз в год и то никак не может расстаться со своими штуками…

Михайло поспешно подошел к жене.

Чего сделать, Нюся?

Сядь со мной. - Анна смахнула слезы.

У Василисы Калугиной есть полупальто плюшевое… хоро-о-шенькое! Видел, наверно, она в нем по воскресеньям на базар ездит!

Михайло на всякий случай сказал:

Ага! Такое, знаешь… - Михайло хотел показать, какое пальто у Василисы, но скорее показал, как сама Василиса ходит: вихляясь без меры. Ему очень хотелось угодить жене.

Вот. Она это полупальто продает. Просит четыре сотни.

Так… - Михайло не знал, много это или мало.

Так вот я думаю: купить бы его? А тебе на пальто соберем ближе к зиме. Шибко оно тянется мне, Миша. Я давеча примерила - как влитое сидит!

Михайло тронул ладонью свою выпуклую грудь.

Взять это полупальто. Чего тут думать?

Погоди ты! Разлысил лоб… Денег-то нету. А я вот что придумала: давай продадим одну овечку! А себе ягненка возьмем…

Правильно! - воскликнул Михайло.

Что правильно?

Продать овечку

Тебе хоть все продать! - Анна даже поморщилась.

Михайло растерянно заморгал добрыми глазами.

Сама же говорит, елки зеленые!

Так я говорю, а ты пожалей. А то я - продать, и ты - продать. Ну и распродадим так все на свете!

Михайло открыто залюбовался женой.

Какая ты у меня… головастая!

Анна покраснела от похвалы.

Разглядел только…

Из бани возвращались поздно. Уже стемнело.

Михайло по дороге отстал. Анна с крыльца услышала, как скрипнула дверца кабины.

Аиньки! Сейчас, Нюся, воду из радиатора спущу.

Замараешь белье-то!

Михайло в ответ зазвякал гаечным ключом.

Одну минуту, Нюся.

Я говорю, замараешь белье-то!

Я же не прижимаюсь к ней.

Анна скинула с пробоя дверную цепочку и осталась ждать мужа на крыльце.

Михайло, мелькая во тьме кальсонами, походил около машины, вздохнул, положил ключ на крыло,

Василий Шукшин

Шукшин Василий

Космос, нервная система и шмат сала

Василий Шукшин

Космос, нервная система и шмат сала

Как черти копытьями толкут, в господа мать. Кончаюсь...

За столом, обложенным учебниками, сидел восьмиклассник Юрка, квартирант Евстигнеича, учил уроки.

Кончаюсь, Юрка, в крестителя, в бога душу мать!..

Не надо было напиваться.

Молодой ишо рассуждать про это.

Пауза. Юрка поскрипывает пером.

Старику охота поговорить - все малость полегче.

А чо же мне делать, если не напиться? Должен я хоть раз в месяц отметиться...

Што я не человек, што ли?

Хм... Рассуждения, как при крепостном праве.- Юрка откинулся на спинку венского стула, насмешливо посмотрел на хозяина.- Это тогда считалось, что человек должен обязательно пить.

А ты откуда знаешь про крепостное время-то? - Старик смотрит сверху страдальчески и с любопытством. Юрка иногда удивляет его своими познаниями, и он хоть и не сдается, но слушать парнишку любит,- Откуда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка.

Проходили,

Учителя, што ли, рассказывали?

А они откуда знают? Там у вас ни одного старика нету.

В книгах.

В книгах... А они случайно не знают, отчего человек с похмелья хворает?

Травление организма: сивушное масло.

Где масло? В водке?

Евстигнеичу хоть тошно, но он невольно усмехается:

Доучились.

Хочешь, я тебе формулу покажу? Сейчас я тебе наглядно докажу...Юрка взял было учебник химии, но старик застонал, обхватил руками голову.

О-о... опять накатило! Все, конец...

Ну, похмелись тогда, чего так мучиться-то?

Старик никак не реагирует на это предложение. Он бы похмелился, но жалко денег, Он вообще скряга отменный. Живет справно, пенсия неплохая, сыновья и дочь помогают из города. В погребе у него чего только нет - сало еще прошлогоднее, соленые огурцы, капуста, арбузы, грузди... Кадки, кадушки, туески, бочонки - целый склад, В кладовке полтора куля доброй муки, окорок висит пуда на полтора. В огороде яма картошки, тоже еще прошлогодней, он скармливает ее боровам, уткам и курицам. Когда он не хворает, он встает до света и весь день, до темноты, возится по хозяйству. Часто спускается в погреб, сядет на приступку и подолгу задумчиво сидит. "Черти драные. Тут ли счас не жить" - думает он и вылезает на свет белый. Это он о сыновьях и дочери. Он ненавидит их за то, что они уехали в город.

Все вышло?

Я дам... апосля привезешь.

Старик отвешивает на безмене килограмм-два пшена, и Юрка варит себе кашу. По утрам беседуют у печки.

Все же охота доучиться?

Охота. Хирургом буду.

Сколько ишо?

Восемь. Потому что в медицинском - шесть, а не пять, как в остальных.

Ноги вытянешь, пока дойдешь до хирурга-то. Откуда она, мать, денег-то возьмет сэстоль?

На стипендию. Учатся ребята... У нас из деревни двое так учатся.

Старик молчит, глядя на огонь. Видно, вспомнил своих детей.

Чо эт вас так шибко в город-то тянет?

Учиться... "Что тянет". А хирургом можно потом и в деревне работать. Мне даже больше глянется в деревне.

Што, они много шибко получают, што ль?

Кто? Хирурги?

Наоборот, им мало плотят. Меньше всех. Сейчас прибавили, правда, но все равно...

Юрка молчит некоторое время. Упоминание о матери и младших братьях больно отзывается в сердце. Конечно, трудно матери... Накипает раздражение против старика.

Проживем,- резко говорит он.- Никому до этого не касается,

Знамо дело,- соглашается старик.- Сбили вас с толку этим ученьем - вот и мотаетесь по белому свету, как...- Он не подберет подходящего слова - как кто.- Жили раньше без всякого ученья - ничего, бог миловал: без хлебушка не сидели.

У вас только одно на уме: раньше!

А то... ирапланов понаделали-дерьма-то.

А тебе больше глянется на телеге?

Странно, но старик в бога тоже не верит.

Делать нечего - и начинают заполошничать, кликуши,- говорит он про верующих.- Робить надо, вот и благодать настанет.

У тебя какой-то кулацкий уклон, дед,- сказал однажды Юрка в сердцах. Старик долго молчал на это. Потом сказал непонятно:

Юрке это польстило.

Не пролятый, а - проклятьем,- поправил он.

Насчет уклона-то... смотри не вякни где. А то придут, огород урежут. У меня там сотки четыре лишка есть.

Нужно мне.

Частенько возвращались к теме о боге,

Чего у вас говорят про его?

Про кого?

Про бога-то,

Да ничего не говорят - нету его.

А почему тогда столько людей молятся?

А почему ты то и дело поминаешь его? Ты же не веришь.

Сравнил! Я - матерюсь.

Все равно - в бога.

Старик в затруднении.

Я, што ли, один так лаюсь? Раз его все споминают, стало быть, и мне можно.

Глупо. А в таком возрасте вообще стыдно.

Отлегло малость, в креста мать,- говорит старик.- Прямо в голове все помутнело.

Юрка не хочет больше разговаривать - надо выучить уроки.

Про кого счас проходишь?

Астрономию,- коротко и суховато отвечает Юрка, давая тем самым понять, что разговаривать не намерен.

Это про што?

Космос. Куда наши космонавты летают.

Гагарин-то?

Не один Гагарин... Много уж.

А чего они туда летают? Зачем?

Привет! - воскликнул Юрка и опять откинулся на спинку стула.Ну, ты даешь. А что они, будут лучше на печке лежать?

Што ты привязался с этой печкой? - обиделся старик.- Доживи до моих годов, тогда вякай.

Я же не в обиду тебе говорю. Но спрашивать: зачем люди в космос летают? - это я тебе скажу...

Ну и растолкуй. Для чего же тебя учат? Штоб ты на стариков злился?

Ну во-первых: освоение космоса-это... надо. Придет время, люди сядут на Луну. А еще придет время - долетят до Венеры. А на Венере, может, тоже люди живут. Разве не интересно доглядеть на них?..

Они такие же, как мы?

Этого я точно не знаю. Может, маленько пострашней, потому что там атмосфера не такая - больше давит.

Ишо драться кинутся,

Ну, скажут: зачем прилетели? - Старик заинтересован рассказом.Непрошеный гость хуже татарина.

Не кинутся. Они тоже обрадуются. Еще неизвестно, кто из нас умнее - может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим...- Юрку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе.- Мы же еще не знаем, сколько таких планет, похожих на Землю! А их, может, миллионы! И везде живут существа. И мы будем летать друг к другу... И получится такое... мировое человечество. Все будем одинаковые.

Жениться, што ли, друг на дружке будете?

Восьмой, однако,

Внук тебе почитает "Войну и мир", потому что развитие будет ускоренное. А медицина будет такая, что люди будут до ста - ста двадцати лет жить.

Ну, это уж ты... приврал.

А сами-то не можете - чтоб на сто двадцать?

Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.

Ты не захочешь, а другие - с радостью. Будет такое средство...

- "Средство".,. Открыли бы с похмелья какое-нибудь средство - и то ладно. А то башка, как этот... как бачок из-под самогона,

Не надо пить.

Пошел ты!..

Замолчали.

Юрка сел за учебники.

У вас только одно на языке: "будет! будет!.." - опять начал старик,- Трепачи. Ты вот - шешнадцать лет будешь учиться, а начнет человек помирать, чего ты ему сделаешь?

Вырежу чего-нибудь.

Дак если ему срок подошел помирать, чего ты ему вырежешь?

Я на такие... дремучие вопросы не отвечаю.

Нечего отвечать, вот и не отвечаете.

Нечего?.. А вот эти люди!..- сгреб кучу книг и показал,- Вот этим людям тоже нечего отвечать?! Ты хоть одну прочитал?

Ладно! - Юрка вскочил и опять начал ходить по избе.- Чума раньше была?

Холера?

Ну, холера.

Была. У нас в двадцать...

Где она сейчас? Есть?

Не приведи господи! Может, будет ишо...

Сбесился бы.

И помер. А сейчас - сорок уколов, и вер. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас, пожалуйста: полгода - и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые! "Вранье"... Хоть бы уж помалкивали, если не понимаете.

Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.

Укус был не смертельный. Вот и все.

Иди подставь: пусть она разок чикнет куда-нибудь... .

Пожалуйста! Я до этого укол сделаю, и пусть кусает сколько влезет - я только улыбнусть.

Хвастунишка.

Да вот же они, во-от! - Юрка опять показал книги.- Люди на себе проверяли! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает,

Как это?

Так. "Вот,- говорит,- сейчас у меня холодеют ноги записывайте". Они записывали. Потом руки отнялись. Он говорит: "Руки отнялись".

Они пишут?

Пишут, Потом сердце стало останавливаться, он говорит: "Пишите". Они плакали и писали,- У Юрки у самого защипало глаза от слез. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.

И помер. И до последней минуты все рассказывал, потому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабками еще бы тыщу лет в темноте жили... "Раньше было! Раньше было!.." Вот так было раньше?! Юрка подошел к розетке, включил радио. Пела певица.- Где она? Ее же нет здесь!

Этой... кто поет-то.

Дак это по проводам...

Это - радиоволны! "По проводам". По проводам - это у нас здесь, в деревне, только. А она, может, где-нибудь на Сахалине поет - что, туда провода протянуты?

Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видал: вдоль железной дороги провода висят.

Юрка махнул рукой:

Тебе не втолковать. Мне надо уроки учить. Все.

Ну и учи.

А ты меня отрываешь.- Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал читать.

Долго в избе было тихо.

Он есть на карточке? - спросил старик.

Тот ученый, помирал-то который.

Академик Павлов? Вот он,

Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Старик долго и серьезно разглядывал изображение ученого.

Старенький уж был.

Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые.Юрка отнял книгу.- И не валялся потом на печке, не матерился. Он в городки играл до самого последнего момента, пока не свалился. А сколько он собак прирезал, чтобы рефлексы доказать!.. Нервная система - это же его учение. Почему ты сейчас хвораешь?

С похмелья, я без Павлова знаю.

С похмелья-то с похмелья, но ты же вчера оглушил свою нервную систему, затормозил, а сегодня она... распрямляется. А у тебя уж условный рефлекс выработался: как пенсия, так обязательно пол-литра. Ты уже не можешь без этого,- Юрка ощутил вдруг некое приятное чувство, что он может спокойно и убедительно доказывать старику весь вред и все последствия его выпивок. Старик слушал.- Значит, что требуется? Перебороть этот рефлекс. Получил пенсию на почте. Пошел домой... И ноги у тебя сами поворачивают в сельмаг. А ты возьми пройди мимо. Или совсем другим переулком пройди.