Произведение морфий. Книга морфий читать онлайн

Михаил Булгаков много лет проработал врачом. Однажды в профилактических целях принял антидифтерийный препарат, вызвавший сильные аллергические реакции. Дабы облегчить их, начал употреблять морфий. Краткое содержание рассказа Булгакова, изложенное в этой статье, передает состояние человека, страдающего наркотической зависимостью. Это произведение во многом автобиографично.

Об авторе

Михаил Булгаков родился в Киеве. В 1891 году окончил гимназию, после чего поступил на медицинский факультет. Выбор профессии объяснялся просто: оба брата матери - Николай и Михаил - были практикующими докторами. Один работал в Москве. Другой - в Варшаве. Зарабатывали оба неплохо. Михаилу Булгакову врачебная практика принесла лишь беды.

Несколько лет он проработал доктором в Смоленской губернии. Участь земского врача была тяжела, о чём свидетельствует многие ранние работы писателя, в том числе «Морфий» Булгакова. Краткое содержание рассказа представлено в данном материале.

В 1916 году молодой врач вернулся в Киев. Здесь начал частную практику. Однако вскоре записался добровольцем в офицерские дружины. Начало литературного творчества приходится на начало двадцатых годов. Остальные факты из биографии прозаика освещать не будем. Приступаем к знакомству с кратким содержанием «Морфия» Булгакова - классика русской литературы, произведения которого не принимала цензура, но очень любил Иосиф Сталин.

Самоубийство Полякова

27-летний врач Владимир Бомгард наконец получает направление в уездный город. По сравнению с сельской больницей, новое место ему представляется раем. Однажды доктор получает письмо от университетского друга Полякова, занимающего прежнее место Бомгарда. Это довольно сомнительная послание. Его автор просит о помощи, пишет, что тяжко болен, практически безнадежен.

Бомгард принимает решение следующим же утром отправиться на помощь другу. Однако поездка отменяется. В эту ночь привозят Полякова. Он стрелял себе в голову.

Знакомство с морфием

Перед смертью Поляков успел сказать несколько слов. Он упомянул тетрадь, к чтению которой приступил в тот же день Бомгард. Поляков, как оказалось, передумал лечиться. А тетрадь, о которой он сказал другу, раскрыла причину самоубийства. О чем же рассказал в своем дневнике самоубийца?

Поляков получил место сельского доктора. За его спиной любовный роман, который закончился глубоким разочарованием. Поляков в депрессии, его ничто не радует. Он работает в глуши, в маленькой больнице, которую называет «снежным склепом». Однажды ночью доктора начинают мучить сильные боли. Он обращается за помощью к фельдшерице, и та вспрыскивает ему морфий. Так происходит знакомство доктора с препаратом, который впоследствии будет медленно и мучительно убивать его.

Эйфория

Поляков создавал впечатление человека хмурого. Но таким он был не всегда. Нелюдимым, замкнутым его сделала личная драма. Но вдруг доктор нашел средство от хандры. Впрыскивая себе регулярно морфий, он перестал думать о бывшей возлюбленный. Жизнь обрела краски.

После инъекции

Что ощущает морфинист? В первые минуты после впрыскивания наступает необыкновенное прояснение мыслей, подъем работоспособности. Рассеиваются неприятные ощущения. Поляков, познав это состояние, решил, что работать без укола морфия невозможно.

Однако после того как фельдшерица выразила свои опасения относительно пристрастия доктора к морфию, он внезапно вышел из себя. Позже раздражительность посещала его каждый раз, когда не было возможности достать морфий.

Черт в склянке

Вскоре Поляков начал замечать, что иллюзия блаженства, которую создает морфий, слишком уж зыбкая. Состояние спокойствия быстро сменяется ужасом, страхом, тьмой. Доктор понимает, что морфий - это не что иное, как «дьявол в склянке». В эти минуты приходит осознание: вернуться к прежней жизни уже не удастся.

Однако после очередного впрыскивания Поляков снова делает в своей тетради оптимистичные записи. Морфинизм отнюдь не мешает врачебной практике. Доктор уверен, что его зависимость не принесет вреда пациентам. Правда, вскоре придется ехать в уезд за препаратом, и в разговоре с заведующим склада пережить несколько неприятных минут. Полякову всё чаще кажется, что окружающие догадываются о его пороке.

Проходит несколько месяцев. Молодой доктор уже не хочет ничего. Он ни о чём не может думать, кроме морфия. О его зависимости знает лишь фельдшер - женщина добрая, отзывчивая. Она корит себя за то, что тогда, в ту злополучную ночь, приготовила впервые Полякову раствор. Прототипом этого персонажа является первая жена писателя - Татьяна Лаппа.

Поляков предпринял несколько попыток избавиться от недуга. Он наивно полагал, что отказаться от морфия ему удастся путем постепенного сокращения дозы. Как уже известно из начала произведения, избавиться от зависимости ему не удалось.

Этот рассказ создан в форме дневника врача, который стал наркоманом под воздействием морфия. Дневник попадает к Булгакову как будто после того, как этот его коллега-врач застрелился, а Михаил Афанасьевич не успел помочь Сергею в этой болезни. Из-за сердечной драмы Сергей выбирает трудный медицинский участок в глуши, где однажды, чтобы избавиться от спазма, вкалывает морфий. «Исцеляющий» эффект настолько силён, помогает забыть о проблемах, даёт силы, что врач, несмотря на предостережения и уговоры, делает всё, чтобы продолжать эту «терапию». Наркотик почти ломает его волю, полностью подрывает здоровье, психику (начинаются галлюцинации, депрессия), доводит до самоубийства.

Главная мысль

История показывает физические и моральные мучения, медленную смерть наркомана. В таких случаях речь уже почти не идёт о силе воле, наркотик – не пирожное, от которого можно отказаться, он становится самым важным в жизни, заменяет, подменяет её.

Читать краткое содержание Булгаков Морфий

Начинается рассказ с воспоминаний Булгакова о заброшенном участке, где он начинал работать врачом. В одиночку делал всё, отвечал за всё, не имея спокойной минуты. Переехав в город, он счастлив возможности просто читать специальную литературу. Тут ему приходит странное письмо от бывшего однокурсника, который теперь на этом участке. Булгаков собирается ехать, но утром привозят труп приятеля.

Михаилу завещан дневник несчастного, и лет через десять писатель решает его опубликовать. На этих страницах Сергей рассказывает о трудной работе, об измене жены, своих страданиях. Однажды у него случается страшный спазм, облегчает его лишь морфий. Сделав укол и на другой день, врач замечает прилив сил, любовь ко всем… И уходит душевная боль. Через время приходят унижения, страх, физическое разрушение.

Назидательный рассказ, в котором страшно реалистично переданы человеческие страдания.

Картинка или рисунок Морфий

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Лесков Человек на часах кратко и по главам

  Действия начинается с описания теплой погоды посреди зимы. Во времена Крещения в 1839 году погода выдалась странно теплой. Так тепло было, что на Неве лед начинал таять. Один солдат, который в этот день был часовым

• Краткое содержание Зося Богомолов

  Великая Отечественная, июль 1944 года, Польша. Сильно поредевший батальон отведен в тыл для отдыха и пополнения в деревушку Новы Двур.

• Краткое содержание Толстой Гадюка

  В произведение Толстого "Гадюка" рассказывается о жизни одной девушки. Автор описывает несколько циклов: ее проживание в родительском доме, жизнь во время войны и жизнь после войны.

• Краткое содержание Чинк Сетон-Томпсон

  Чинк был маленьким, глупым щенком. Пол своей неопытности он часто попадал в различные переделки, пока немного не повзрослел, и не набрался ума.

• Краткое содержание Тынянов Пушкин

  В семье Пушкиных отмечали большое торжество – рождение сына Александра. Имя ему дали в честь прадеда. Гостей собралось немало, среди них был и писатель Карамзин. Позже приехал дядя Надежды Осиповны

Михаил Афанасьевич Булгаков

Давно уже отмечено умными людьми, что счастье - как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы,- как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!

Что касается меня, то я, как выяснилось это теперь, был счастлив в 1917 году, зимой. Незабываемый, вьюжный, стремительный год!

Начавшаяся вьюга подхватила меня, как клочок изорванной газеты, и перенесла с глухого участка в уездный город {1}. Велика штука, подумаешь, уездный город? Но если кто-нибудь подобно мне просидел в снегу зимой, в строгих и бедных лесах летом, полтора года, не отлучаясь ни на один день, если кто-нибудь разрывал бандероль на газете от прошлой недели с таким сердечным биением, точно счастливый любовник голубой конверт, ежели кто-нибудь ездил на роды за восемнадцать верст в санях, запряженных гуськом, тот, надо полагать, поймет меня.

Уютнейшая вещь керосиновая лампа, но я за электричество!

И вот я увидел их вновь, наконец, обольстительные электрические лампочки! Главная улица городка, хорошо укатанная крестьянскими санями, улица, на которой, чаруя взор, висели - вывеска с сапогами, золотой крендель, красные флаги, изображение молодого человека со свиными и наглыми глазками и с абсолютно неестественной прической, означавшей, что за стеклянными дверями помещается местный Базиль, за тридцать копеек бравшийся вас брить во всякое время, за исключением дней праздничных коими изобилует отечество мое.

До сих пор с дрожью вспоминаю салфетки Базиля, салфетки, заставлявшие неотступно представлять себе ту страницу в германском учебнике кожных болезней, на которой с убедительной ясностью изображен твердый шанкр на подбородке у какого-то гражданина.

Но и салфетки эти все же не омрачат моих воспоминаний!

На перекрестке стоял живой милиционер, в запыленной витрине смутно виднелись железные листы с тесными рядами пирожных с рыжим кремом, сено устилало площадь, и шли, и ехали, и разговаривали, в будке торговали вчерашними московскими газетами, содержащими в себе потрясающие известия {2}, невдалеке призывно пересвистывались московские поезда. Словом, это была цивилизация, Вавилон, Невский проспект.

О больнице и говорить не приходится. В ней было хирургическое отделение, терапевтическое, заразное, акушерское. В больнице была операционная, в ней сиял автоклав, серебрились краны, столы раскрывали свои хитрые лапы, зубья, винты. В больнице был старший врач, три ординатора (кроме меня), фельдшера, акушерки, сиделки, аптека и лаборатория. Лаборатория, подумать только! С цейсовским микроскопом, прекрасным запасом красок.

Я вздрагивал и холодел, меня давили впечатления. Немало дней прошло, пока я не привык к тому, что одноэтажные корпуса больницы в декабрьские сумерки, словно по команде, загорались электрическим светом.

Он слепил меня. В ваннах бушевала и гремела вода, и деревянные измызганные термометры ныряли и плавали в них. В детском заразном отделении весь день вспыхивали стоны, слышался тонкий жалостливый плач, хриплое бульканье…

Сиделки бегали, носились…

Тяжкое бремя соскользнуло с моей души. Я больше не нес на себе роковой ответственности за все, что бы ни случилось на свете. Я не был виноват в ущемленной грыже и не вздрагивал, когда приезжали сани и привозили женщину с поперечным положением, меня не касались гнойные плевриты, требовавшие операции… Я почувствовал себя впервые человеком, объем ответственности которого ограничен какими-то рамками. Роды? - Пожалуйста, вон - низенький корпус, вон - крайнее окно, завешенное белой марлей. Там врач-акушер, симпатичный и толстый, с рыженькими усиками и лысоватый. Это его дело. Сани, поворачивайте к окну с марлей! Осложненный перелом - главный врач-хирург. Воспаление легких? - В терапевтическое отделение к Павлу Владимировичу.

О, величественная машина большой больницы на налаженном, точно смазанном ходу! Как новый винт по заранее взятой мерке, и я вошел в аппарат и принял детское отделение. И дифтерит, и скарлатина поглотили меня, взяли мои дни. Но только дни. Я стал спать по ночам, потому что не слышалось более под моими окнами зловещего ночного стука, который мог поднять меня и увлечь в тьму на опасность и неизбежность. По вечерам я стал читать (про дифтерит и скарлатину, конечно, в первую голову и затем почему-то со странным интересом Фенимора Купера) и оценил вполне и лампу над столом, и седые угольки на подносе самовара, и стынущий чай, и сон после бессонных полутора лет…

Так я был счастлив в 17-м году зимой, получив перевод в уездный город с глухого вьюжного участка.

Пролетел месяц, за ним второй и третий, 17-й год отошел, и полетел февраль 18-го. Я привык к своему новому положению и мало-помалу свой дальний участок стал забывать. В памяти стерлась зеленая лампа с шипящим керосином, одиночество, сугробы… Неблагодарный! Я забыл свой боевой пост, где я один без всякой поддержки боролся с болезнями, своими силами, подобно герою Фенимора Купера, выбираясь из самых диковинных положений.

Изредка, правда, когда я ложился в постель с приятной мыслью о том, как сейчас я усну, какие-то обрывки проносились в темнеющем уже сознании. Зеленый огонек, мигающий фонарь… скрип саней… короткий стон, потом тьма, глухой вой метели в полях… Потом все это боком кувыркалось и проваливалось…

«Интересно, кто там сидит сейчас на моем месте?.. Кто-нибудь да сидит… Молодой врач вроде меня… Ну, что же, я свое высидел. Февраль, март, апрель… ну, и, скажем, май - и конец моему стажу. Значит, в конце мая я расстанусь с моим блистательным городом и вернусь в Москву. И ежели революция подхватит меня на свое крыло - придется, возможно, еще поездить… но, во всяком случае, своего участка я более никогда в жизни не увижу… Никогда… Столица… Клиника… Асфальт, огни….»

Так думал я.

«…А все-таки хорошо, что я пробыл на участке… Я стал отважным человеком… Я не боюсь… Чего я только не лечил?! В самом деле? А?.. Психических болезней не лечил… Ведь… верно, нет, позвольте… А агроном допился тогда до чертей… И я его лечил, и довольно неудачно… Белая горячка…

Чем не психическая болезнь? Почитать надо бы психиатрию… Да ну ее… Как-нибудь впоследствии в Москве… А сейчас, в первую очередь, детские болезни… и еще детские болезни… и в особенности эта каторжная детская рецептура… Фу, черт… Если ребенку десять лет, то, скажем, сколько пирамидону ему можно дать на прием? 0,1 или 0,15?.. Забыл. А если три года?.. Только детские болезни… и ничего больше… довольно умопомрачительных случайностей! Прощай, мой участок!.. И почему мне этот участок так настойчиво сегодня вечером лезет в голову?..

Зеленый огонь… Ведь я покончил с ним расчеты на всю жизнь… Ну и довольно… Спать…»

__________

Вот письмо. С оказией привезли…

Давайте сюда.

Сиделка стояла у меня в передней. Пальто с облезшим воротником было накинуто поверх белого халата с клеймом. На синем дешевом конверте таял снег.

Вы сегодня дежурите в приемном покое? - спросил я, зевая.

Никого нет?

Нет, пусто.

Ешли… (зевота раздирала мне рот, и от этого слова я произносил неряшливо), кого-нибудь привежут… вы дайте мне знать шюда… Я лягу спать…

Хорошо. Можно иттить?

Да, да. Идите.

Она ушла. Дверь визгнула, а я зашлепал туфлями в спальню, по дороге безобразно и криво раздирая пальцами конверт.

В нем оказался продолговатый смятый бланк с синим штемпелем моего участка, моей больницы… Незабываемый бланк…

Я усмехнулся.

«Вот интересно… весь вечер думал об участке, и вот он явился сам напомнить о себе… Предчувствие…»

Под штемпелем химическим карандашом был начертан рецепт. Латинские слова, неразборчивые, перечеркнутые…

Ничего не понимаю… Путаный рецепт…- пробормотал я и уставился на слово «morphini…». Что, бишь, тут необычайного в этом рецепте?.. Ах да… Четырехпроцентный раствор! Кто же выписывает четырехпроцентный раствор морфия?.. Зачем?!

Я перевернул листок, и зевота моя прошла. На обороте листка чернилами, вялым и разгонистым почерком было написано:

Милый collega!

Извините, что пишу на клочке. Нет под руками бумаги. Я очень тяжко и нехорошо заболел. Помочь мне некому, да я и не хочу искать помощи ни у кого, кроме Вас.

Второй месяц я сижу на бывшем Вашем участке, знаю, что Вы в городе и сравнительно недалеко от меня.

Во имя нашей дружбы и университетских лет прошу Вас приехать ко мне поскорее. Хоть на день. Хоть на час. И если Вы скажете, что я безнадежен, я Вам поверю… А может быть, можно спастись?.. Да, может быть, еще можно спастись?.. Надежда блеснет для меня? Никому, прошу Вас, не сообщайте о содержании этого письма».

Очень кратко К молодому доктору попадает дневник его институтского товарища, застрелившегося из маузера. В дневнике описано, как его автор стал наркоманом-морфинистом.

Повествование ведётся от лица молодого врача Владимира Бомгарда.

Зимой 1917-го года молодого врача Владимира Михайловича Бомгарда перевели с глухого Гореловского участка в больницу уездного города и назначили заведующим детского отделения. Полтора года доктор Бомгард лечил самые разные болезни, делал сложные операции в спартанских условиях, принимал тяжёлые роды. Теперь он отдыхал, сбросив с плеч груз ответственности, спокойно спал по ночам, не боясь, что его поднимут и увезут «в тьму на опасность и неизбежность».

Счастье - как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, - как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!

Прошло несколько месяцев. К февралю 1918 года Бомгард начал забывать «свой дальний участок», керосиновую лампу, сугробы и одиночество. Лишь изредка, перед сном, он думал о молодом враче, который сейчас сидит в этой глуши вместо него.

К маю месяцу Бомгард рассчитывал отработать свой стаж, вернуться в Москву и навсегда распрощаться с провинцией. Однако он не жалел, что ему пришлось пройти такую тяжёлую практику в Горелово, считая, что она сделала его «отважным человеком».

Однажды Бомгард получил письмо, написанное на бланке его старой больницы. Место в Горелово досталось его универси­тетскому товарищу Сергею Полякову. Он «тяжко и нехорошо заболел» и просил приятеля о помощи.

Бомгард отпросился у главного врача, но выехать не успел - ночью в уездную больницу привезли Полякова, застрелившегося из браунинга. Он умер, успев передать Бомгарду свой дневник. Вернувшись к себе, Бомгард начал читать.

Записи в дневнике начинались с 20 января 1917 года. После распределения в институте молодой доктор Сергей Поляков попал на глухой земский участок. Это его не огорчило - он был рад сбежать в глушь из-за личной драмы. Поляков был влюблён в оперную певицу, жил с ней целый год, но недавно она его бросила, и Сергей никак не мог это пережить.

Вместе с Поляковым на участке работал женатый фельдшер, живший с семьёй во флигеле, и акушерка Анна Кириллловна, молодая женщина, муж которой был в германском плену. Пятнадцатого февраля 1917 года у Полякова внезапно начались острые боли в области желудка, и Анна Кирилловна была вынуждена впрыснуть ему порцию однопро­центного раствора морфия. После укола Поляков впервые за несколько месяцев спал крепко и глубоко, без мыслей об обманувшей его женщине.

С этого дня Поляков начал колоть себе морфий, чтобы облегчить душевные страдания. Анна Кирилловна стала его «тайной женой». Она очень жалела, что вколола Сергею ту, самую первую, дозу морфия и умоляла его оставить это занятие. В моменты, когда без новой дозы Полякову становилось плохо, он понимал, что играет с огнём, и обещал себе всё это прекратить, но после укола чувствовал эйфорию и забывал о своём обещании.

Где-то в столице бушевала революция, народ сверг Николая II, но это события Полякова мало волновали. С десятого марта у него начались галлюцинации, которые он называл «двойными снами». После этих снов Сергей чувствовал себя «сильным и бодрым», у него просыпался интерес к работе, он не думал о своей бывшей жене и был абсолютно спокоен.

Считая, что морфий влияет на него благотворно, Поляков не собирался от него отказываться и ссорился с Анной, которая не хотела готовить ему новые порции раствора - сам Сергей не умел готовить раствор кристаллов морфия «для подкожного впрыскивания», поскольку это входило в обязанности фельдшера.

Действительно, morphium hidrochloricum грозная штука. Привычка к нему создаётся очень быстро. Но маленькая привычка ведь не есть морфинизм…

В апреле запас морфия на участке начал заканчиваться. Поляков попытался заменить его кокаином и почувствовал себя очень плохо. Тринадцатого апреля он, наконец, признал, что стал наркоманом-морфинистом.

К шестому мая Поляков уже впрыскивал себе два шприца трёхпро­центного раствора морфия дважды в день. После укола Сергею всё ещё казалось, что ничего страшного не происходит, и на работоспо­собности его зависимость не отражается, а, напротив, повышает её. Полякову пришлось съездить в уездный город и добыть там ещё морфия. Вскоре Сергея начало охватывать тревожное и тоскливое состояние, свойственное морфинистам.

Смерть от жажды райская, блаженная смерть по сравнению с жаждой морфия.

Доза Полякова увеличилась до трёх шприцев.

После записи, датированной восемнадцатым мая, из тетради было вырезано два десятка страниц. Следующую запись Поляков сделал 14 ноября 1917 года. В этот период он пытался лечиться и провёл некоторое время в московской психиат­рической клинике.

Восполь­зо­вавшись начавшейся в Москве стрельбой, Поляков украл в клинике морфий и сбежал. На другой день, ожив после укола, он вернулся, чтобы отдать больничную одежду. Профессор-психиатр не стал насильно удерживать Полякова, уверенный, что тот рано или поздно снова окажется в клинике, но уже в гораздо худшем состоянии. Профессор даже согласился ничего не сообщать на место его службы.

Восемна­дцатого ноября Поляков уже был «у себя в глуши». Он ослаб и исхудал, ходил, опираясь на трость, его преследовали галлюцинации. Процент морфия в растворе повышался, началась рвота. Фельдшер обо всём догадался, и Анна, ухаживавшая за Поляковым, умоляла его уехать.

27 декабря Полякова перевели на Гореловский участок. Он твердо решил с первого января взять отпуск и вернуться в московскую клинику, но потом понял, что не выдержит лечения, и не захотел расставаться со своим «кристал­лическим растворимым божком».

Теперь дважды в день он колол себе три шприца четырёх­про­центного раствора морфия. Время от времени Поляков пытался воздерживаться, но это плохо ему удавалось. Морфий Сергею привозила Анна. Из-за уколов на предплечьях и бёдрах Полякова появились незаживающие нарывы, а видения сводили его с ума.

Одиннадцатого февраля Поляков решил обратиться за помощью к Бомгарду и отправил ему письмо. Записи в дневнике стали отрывистыми, путанными, с многочис­ленными сокращениями. Тринадцатого февраля 1918 года, после четырна­дца­ти­часового воздержания, доктор Сергей Поляков оставил в дневнике последнюю запись и застрелился.

В 1922 году Анна Кирилловна умерла от сыпного тифа. В 1927 году Бомгард решил опубликовать дневник Полякова, считая, что его записи будут полезны и поучительны.

Морфий Михаил Булгаков

(Пока оценок нет)

Название: Морфий

О книге «Морфий» Михаил Булгаков

«Морфий» — удивительная повесть Михаил Булгакова о молодом земском враче Полякове, которого автор писал с себя. Читая дневник этого доктора, можно будет узнать не всем известную сторону жизни известного писателя.

История Полякова начинается с того, что после окончания университета, ему приходится отправиться в далекую деревню. Она очень подробно описывается, чтобы читатель смог прочувствовать царящую там атмосферу – это и, холод, и серость, и грязь, и неграмотные люди. Жители деревушки смотрят на молодого специалиста, как на божество, полагая что у него дар.

С самого начала Поляков сталкивается вещами, о которых он только читал в медицинских книгах. Но несмотря на это, он уверенно брался даже за самые тяжелые вещи. Ежедневно ему приходится принимать по сто и более человек. Трудовой день Полякова начинается с пяти утра и заканчивается только после того, как последнему пациенту в полной мере оказана вся необходимая помощь.

Поразительно реалистично и четко описываются операции, проводимые врачом: он отрезает раздробленные ноги, принимает роды, вырезает аппендикс и так далее. Множество тяжелых случаев, работа на износ и нахождение вдали от семьи вызывает у Полякова серьезное нервное напряжение. Случайно он пробует морфий и понимает, что именно это средство является его спасением. С ним он может уйти от тяготящей его реальности, полностью забыть об ужасных вещах, с которым приходится сталкиваться на работе, и ощущать себя комфортно.

Постепенно Полякову приходиться увеличивать дозировку морфия, и уже вскоре он начинает его губить. Михаил Булгаков очень подробно описывает все изменения, которые претерпевает личность под воздействием наркотического средства, какие ощущения возникают при ломке.

«Морфий» — очень сильная и драматичная повесть. Михаил Булгаков посредством ее старается поведать, как тяжело приходиться порой людям, когда они остаются в одиночестве и погружены в многочисленные проблемы. Своим рассказом он хотел передать, насколько страшно зависеть от наркотиков и насколько бессильным становится человек, принимающий их.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Морфий» Михаил Булгаков в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Цитаты из книги «Морфий» Михаил Булгаков

Давно уже отмечено умными людьми, что счастье – как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь.

Давно уже отмечено умными людьми, что счастье – как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, – как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!

Смерть от жажды райская, блаженная смерть по сравнению с жаждой морфия. Так заживо погребенный, вероятно, ловит последние ничтожные пузырьки воздуха в гробу и раздирает кожу на груди ногтями. Так еретик на костре стонет и шевелится, когда первые языки пламени лижут его ноги…

У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, – способность проводить жизнь в полном одиночестве. А одиночество – это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость…

Шорохов пугаюсь, люди мне ненавистны во время воздержания. Я их боюсь. Во время эйфории я их всех люблю, но предпочитаю одиночество.

– Я – несчастный доктор Поляков, заболевший в феврале этого года морфинизмом, предупреждаю всех, кому выпадет на долю такая же участь, как и мне, не пробовать заменить морфий кокаином. Кокаин – сквернейший и коварнейший яд. Вчера Анна еле отходила меня камфарой, а сегодня я – полутруп…

…По правде говоря, эта женщина единственный верный, настоящий мой человек. И, в сущности, она и должна быть моей женой. Ту я забыл. Забыл. И все-таки спасибо за это морфию…

И вот вижу, от речки по склону летит ко мне быстро, и ножками не перебирает под своей пестрой юбкой колоколом, старушонка с желтыми волосами… В первую минуту я ее не понял и даже не испугался. Старушонка как старушонка. Странно – почему на холоде старушонка простоволосая, в одной кофточке?.. А потом: откуда старушонка? Какая? Кончится у нас прием в Левкове, разъедутся последние мужицкие сани, и на десять верст кругом – никого. Туманцы, болотца, леса! А потом вдруг пот холодный потек у меня по спине – понял! Старушонка не бежит, а именно летит, не касаясь земли. Хорошо? Но не это вырвало у меня крик, а то, что в руках у старушонки – вилы. Почему я так испугался? Почему? Я упал на одно колено, простирая руки, закрываясь, чтобы не видеть ее, потом повернулся и, ковыляя, побежал к дому, как к месту спасения, ничего не желая, кроме того, чтобы у меня не разрывалось сердце, чтобы я скорее вбежал в теплые комнаты, увидел живую Анну… и морфию…

Скачать бесплатно книгу «Морфий» Михаил Булгаков

(Фрагмент)

В формате fb2 : Скачать
В формате rtf : Скачать
В формате epub : Скачать
В формате txt :